Ладья тёмных странствий. Избранная проза. Борис Кудряков

когда хочется сидеть с квасом под осыпающейся сиренью. В такую вялую жару в пригороде Питера одно удовольствие мастерить запруду на лесном ручейке, попивая арбузный сидр и теребя томик поэта серебряного века, наблюдать гипюровое неглиже зеленоватой купальщицы. И гадать про её недвижимость.

      А сейчас он топил её в теплых водах, в синевато-зеленоватых водах докембрийского карьера.

      В тот день с утра в подвале общежития стройуправления 506-бис было прохладно и уютно. Мы выпили самодельной водки и пошли пообщаться с природой, проветриться. Двигались по бесхозной пыльной дороге среди молочая и загадочной крапивы. Из-за заборов доносилось то хрюканье, то чавканье, то шиканье, иногда храп. Я отрезвел от ходьбы, а друзей развезло, они мечтали о тени деревьев и холоде воды. Лиза стала жаловаться на немодные плавки, и кактус у неё наверное погиб: «я не поливала его уже пять лет». Навстречу попались озверевшие от свободы дети: десятилетние грудастые певуньи и трое мальчиков допризывного возраста. Они укрылись за ржавой бочкой на битом стекле, певуньи в одних розовых чулках с синими подвязками, и Лиза увидела их первая и закричала: «Я такая же, такая же…» Потом мы шли мимо огромного глухого забора из витражей и ржавых напильников – вилла окружного бандита, за ней вилла окружной бандерши, далее дворец окружной… И надо отметить, что в нашей стране выпивают не для радости и не для замутнения мозгов, а для направления мыслей в мечтательный горизонт, ибо мечтательностью пронизано здесь всё и вся, и её надо холить.

      Мы подошли к небольшому водоему, бурлящему купальщиками. Берега пестрели от накидок, палаток, простыней, закусок на скатерках и шляпок всё тех же, озверевших от каникулярной свободы грудастых певуний. По воде скользила пена остывающего эпидермиса, высоко в небе один за другим шли на посадку самолеты, разбрызгивая с хвоста вкусную когда-то еду.

      Мы устроились на самой дорожке – от автобусной остановки до баптистского молельного дома, туда-сюда сновали по дорожке простолюдинки, жертвенно-аспидные, но шаг у них был атеистический.

      Мы достали нагретую водку, пластиковые стаканчики, я кинул в каждый по две-три чаинки, чтоб вызвать короткий сморщ от неприятия. Развернул пучок лука, и тут нашу бутылку задел горбатый юноша, с кокошником, кочергой и игрушечной арфой. Я вздрогнул, не успел подхватить емкость, и водка пролилась на сухую траву. Но мне показалось, водку задел симпатичный котёнок с жёлтой фиксой на клыке. Лиза стала громко петь джазовую композицию.

      Выпили, не закусили. Забыли белые панамки дома, стало нагревать голову. Лиза перешла с импровиза на частушки с продовольственной тематикой. Из-за забора сверкнул глаз кинокамеры, нет, просто глаз собаки. Лиза уткнулась носом в мумию головастика.

      А вокруг шумел и плескался народ, бутузы-мальчики, бутузы-старушки, крепенькие гладенькие старички с девичьей кожей, снова возник джазовый импровиз, личный и душевный. Мы налили по четвёртой. Рядом звенела яростная крапива, за забором слышались причмоки и голос: диванчик-майданчик, курочка не