Контрольный выстрел. Николай Федорович Иванов

таскают. Надо бы как-то посодействовать.

      Соболь, как к последней инстанции, оглянулся на Валентину Ивановича, та подтвердила: не хватает. Таскаем и в подолах. И хотя в должностные обязанности сотрудника Смерша забота об условиях труда рабочих не входила, ради своей значимости лейтенант пообещал спутнице:

      – Поставим вопрос.

      Больше просьб не последовало, и он продолжил путь с бригадиром.

      – Поставят вопрос, – сообщил оставшемуся без подмоги, сжавшемуся Семке напарник. Похлопал по сумке с пистолетом: – Я тебя предупредил. Еще одна глупая попытка, и… Давай на пост.

      Кивнул издали женщинам, прощаясь. Направил Семку в сторону леса.

      – Не день, а бал-маскарад. И все мимо – и клоуны, и принцы, – проводив взглядами сначала начальство, потом мужчин, потом к нарам бабу Лялю с Полиной и Зорей, произнесла с неподдельным вздохом Стеша. – В таком случае я – спать.

      – Погоди. Я приготовила ужин, – попыталась остановить ее Наталья.

      – Это где крупина за крупиной бегает с дубиной?

      – Ничего, перезимуем, – долгая русская зима приучила и летние трудности переиначивать на себя. – Валентина Иванович разрешила открыть тушенку и устроить пир через три дня, на мой день рождения, – извинилась за нынешнюю скудность стола Наталья. – Но кушать надо, хоть крупиной с дубиной. Иначе свалимся под насыпь.

      Стеша согласно покивала, но от своего намерения не отступилась. Проходя мимо Вари, замедлила шаг. Проговорила словно для себя:

      – Эх, когда-то и я красивой, может, и не была, но уж молодой – точно! И какие ночи были звездные, если бы кто знал!

      Мечтательно закатила глаза, вспоминая довоенное время или только наговаривая на свою бурную молодость. Только и этого оказалось достаточно, чтобы лицо Вари сделалось земляным, глаза мгновенно выцвели, руки опустились. Ни слова не сказав в ответ, вернулась к бревну, которое не докатила до цели. Взялась за кол, поддела четвертованную тушку сосны, напряглась. Наталья замахнулась мокрым полотенцем на Стешку, но не достала и тогда постучала по голове: думай хоть, где и что говорить. А Груня просто отобрала у подруги кол и усадила ее на легкую, золотистую корочку сосны. Той бы стать корабельной мачтой с алыми парусами, а не подпирать промасленные шпалы над безвестной речушкой, но война вносила свои коррективы в жизнь не только целых народов, судьбы отдельных людей, но, видать, и природы…

      – Ну что ты, что ты! – обнимала подругу Груня. – Что ты, как дитя малое, на каждый чих дурехи?

      – А что она… все про свое одиночество?.. Я ей виновата? И в морячку вырядилась под Василя. Ничего не понимаю и не вижу, что ли?

      – Тю! Стешку не знаешь? Язык без костей, голова без ума. Ну, хотела тоже замуж, так кто ж не хочет? Но и у мужиков ведь свои глаза есть, не бараны. Василь оценил тебя-то, не ее, – поддела локтем. – Что сам пишет?

      – Как ушел с конвоем в море, так больше ни слова. Месяц и три дня. Не пишет один человек, а кажется, что молчит целый мир. Как так может получаться, Груня? Вот, последнее…

      Достала