Друзья Пушкина в любви и поэзии. Николай Шахмагонов

им вкусить; Пусть им радость – мне страданье; Но… не дай их пережить!». Услышав эти слова, Екатерина Афанасьевна поняла, что хотел сказать поэт. И никто тогда не знал судьбу пожелания в строках: «Но… не дай их пережить!». Об этом дальше…

      Екатерина Афанасьевна посчитала, что этим своим стихотворением Василий Андреевич нарушил данное ей слово… Как уж она выразила своё неприятие случившегося, доподлинно не известно, но Жуковский наутро уехал из Муратова…

      Собственно, только ли «Пловец» вызвал подозрения и привёл к размолвке Жуковского с его сестрой? А разве романс «Жалоба», написанный на одноимённое стихотворение Жуковского, не говорил, а точнее даже, не кричал о его любви?

      Над прозрачными водами

      Сидя, рвал услад венок;

      И шумящими волнами

      Уносил цветы поток.

      «Так бегут лета младые

      Невозвратною струей;

      Так все радости земные —

      Цвет увядший полевой.

      Ах! безвременной тоскою

      Умерщвлён мой милый цвет.

      Все воскреснуло с весною;

      Обновился божий свет;

      Я смотрю – и холм весёлый

      И поля омрачены;

      Для души осиротелой

      Нет цветущия весны.

      Что в природе, озаренной

      Красотою майских дней?

      Есть одна во всей вселенной —

      К ней душа, и мысль об ней;

      К ней стремлю, забывшись, руки —

      Милый призрак прочь летит.

      Кто ж мои услышит муки,

      Жажду сердца утолит?»

      В письме к Авдотье Петровне Киреевской (1789–1877), дочери своей сестры Варвары Афанасьевны, Екатерина Афанасьевна признавалась:

      «Моя надежда вся на Бога; он видит истинное моё желание исполнить предписание Его святой воли, установленной церковью, которой глава есть Христос. С добрым, милым моим Жуковским также было у нас изъяснение, после которого тоже, мне кажется, нельзя ему иметь надежду, чтоб я когда-нибудь согласилась на беззаконный брак, или лучше просто, потому что тут браку нет. На него я мало надеюсь, он долго не возвратит своего спокойствия, особливо в здешней стороне. Голову поэта мудрено охолодить, он уже так привык мечтать; да и в законе христианском все, что против его выгоды, то кажется ему предрассудком».

      Екатерина Афанасьевна некоторое время пыталась уйти от правды. Она пыталась и себя и других убедить, что любовь Жуковского к Машеньке вовсе не такая, какой её воспринимают и окружающие, да и сами влюблённые, что это братская любовь. Касаясь чувств Марии, она писала своим сёстрам из Дерпта: «За Машеньку же я вам ручаюсь, что она давно вышла из заблуждения, да и никогда страсти не знала, но любила его, как милого и любезного всей моей семье человека».

      Но Жуковский, тоскую по своей возлюбленной, писал А.И. Тургеневу: «Я люблю Машу (с тобою можно дать ей это имя), как жизнь. Видеть её и делить её спокойное счастье есть для меня всё. И для неё также. (…) Сердце рвётся, когда воображу, какого счастья меня лишают, и с какой жестокостию, нечувствительною холодностью».

      В.В. Огарков считал, что любовь к Маше повлияла на всё творчество поэта:

      «Несчастная любовь к Марье Андреевне, с которой поэт сдружился с юных лет и с которой имел,