Детство золотое. Повесть. Сергей К. Данилов

Их шаги прозвучали удивительно громко, даже гулко.

      – Папа в другой комнате?

      – Его забрали в больницу, скоро привезут.

      – А что значит умер?

      – Ну, заснул крепко-накрепко.

      – Когда проснётся?

      – Не знаю. Когда-нибудь, наверное, проснётся.

      – И тогда больше не будет болеть? Выздоровеет?

      – Конечно.

      Тётенька тянула Митю вон из папиной комнаты, но утренний солнечный свет тепло обнимал за плечи, слегка, как во сне, поднимая вверх. Это напомнило ему, как давным-давно отец нёс его на руках по улице, когда они все вместе возвращались из гостей.

      Мама откуда-то сзади вполголоса поругивала отца, что он, такой-сякой, не выдержал, снова напился. Настала пора переходить трамвайные рельсы. Отец что-то отвечал, и вдруг они начали валиться на землю, но не бум! – и шишка, нет, очень-очень медленно, как в невесомости. Отец оказался лежащим на рельсах, а Митя продолжал парить над ним. Ему чрезвычайно понравилось такое падение на воздушном шаре, он рассмеялся. По виску отца текла кровь, мама ругалась уже громко, вытирая её платком, помогла встать и отряхнуть праздничный костюм.

      То же ощущение полёта случилось с Митей только что в тёплом солнечном свете пустой комнаты, жаль тётенька не хотела задержаться здесь подольше. Никогда прежде не светился столь чудесно воздух, как на этот раз, никогда тихие звуки голоса не раздваивались и не летали долго, отражаясь от белых стен наставительным шёпотом.

      Пройдя тёмным коридором, затем через кухню с единственным малюсеньким окошком в толщине кирпичной стены и поднявшись по ступеням, они оказались в летней кухне, исполненной горячих утренних звуков и запахов готовящейся еды.

      Совершенно неожиданно для раннего утра народа здесь оказалось непривычно много, столько, что яблоку упасть некуда, если только совсем уж маленькому и в чей-нибудь карман. Митя страшно удивился, затих.

      Несмотря на широко распахнутую уличную дверь, стёкла одинарного оконца, смотрящего в соседний забор, запотели. На больших бабушкиных стульях установлены два пышущих жаром огромных керогаза: на одном кипела гигантская кастрюля, на другом мама пекла блины.

      Митя не сразу признал её в незнакомом одеянии, состоящем из чёрного длинного платья и чёрного же блестящего шарфика, прикрывавшего, несмотря на жару, даже голову.

      Люди почему-то не разговаривали между собой, как бывает обычно при собирании в кучи, лишь перешёптывались, некоторые женщины утирали глаза платочками. При Митином появлении даже те, которые шептались, прекратили это делать, начав согласно сморкаться.

      В чёрном одеянии мама выглядела значительно старше своих лет, её лицо было не бело-розовым, а жёлтым. Она не приласкала его, даже не улыбнулась, лишь мельком глянув и будто отметив присутствие, ставшее необходимым в столь ранний час, продолжила печь блины с обычным своим проворством, несмотря на то, что повсюду на столе уже высились румяные