Моя система воспитания. Педагогическая поэма. Антон Макаренко

но, увидев за моей спиной Опришко, забыл обо мне и накинулся на него:

      – Ты лучше сюда и не заходи, все равно буду бить чересседельником! Ишь, охотник нашелся кататься! Посмотрите, что он с Рыжим наделал!

      Антон схватил одной рукой фонарь, а другой потащил меня к Рыжему. У коня действительно была отчаянно стерта холка, но на ране уже лежала белая тряпочка, и Антон любовно ее поднял и снова положил на место.

      – Ксероформом присыпал, – сказал он серьезно.

      – Все-таки какое же ты имел право самовольно прийти в конюшню, устраивать здесь расправы, драться?..

      – Вы думаете, это ему все? Пусть лучше не попадается мне на глаза: все равно бить буду!

      В воротах конюшни стояла толпа колонистов и хохотала. Сердиться на Антона у меня не нашлось силы: уж слишком он сам был уверен в своей и лошадиной правоте.

      – Слушай, Антон, за то, что ты побил хлопцев, отсидишь сегодня вечер под арестом в моей комнате.

      – Да когда же мне?

      – Довольно болтать! – закричал я на него.

      – Ну, ладно, еще и сидеть там где-то…

      Вечером он, сердитый, сидел у меня и читал книжку.

      Зимой 1922 года для меня и Антона настали тяжелые дни. Овсяное поле, засеянное Калиной Ивановичем на сыпучем песке без удобрения, почти не дало ни зерна, ни соломы. Луга у нас еще не было. К январю мы оказались без фуража. Кое-как перебивались, выпрашивали то в городе, то у соседей, но и давать нам скоро перестали. Сколько мы с Калиной Ивановичем ни обивали порогов в продовольственных канцеляриях, все было напрасно.

      Наконец наступила и катастрофа. Братченко со слезами повествовал мне, что лошади второй день без корма. Я молчал. Антон с плачем и ругательствами чистил конюшню, но другой работы у него уже и не было. Лошади лежали на полу, и на это обстоятельство Антон особенно напирал.

      На другой день Калина Иванович возвратился из города злой и растерянный.

      – Что ты будешь делать? Не дают… Что делать?

      Антон стоял у дверей и молчал.

      Калина Иванович развел руками и глянул на Братченко:

      – Чи грабить идти, чи што? Что ты будешь делать?.. Ведь животная бессловесная.

      Антон круто нажал на двери и выскочил из комнаты. Через час мне сказали, что он из колонии ушел.

      – Куда?

      – А кто ж его знает!.. Никому ничего не сказал.

      На другой день он явился в колонию в сопровождении селянина с возом соломы. Селянин был в новом серяке и в хорошей шапке. Воз ладно постукивал хорошо пригнанными втулками, кони лоснились жиром и прекрасным настроением. Селянин признал в Калине Ивановиче хозяина.

      – Тут хлопец на дороге сказал, что продналог принимается…

      – Какой хлопец?

      – Да тут же був… Разом прийшов…

      Антон выглядывал из конюшни и делал мне какие-то непонятные знаки. Калина Иванович смущенно ухмыльнулся в трубку и отвел меня в сторону:

      – Что ж ты будешь делать? Давай примем у него этот возик, а там видно будет.

      Я уже понял, в чем дело.

      – Сколько здесь?

      – Да пудов двадцать будет. Я не