Державин. Олег Михайлов

здешним в примету:

      Карты подрезные, крепом намазные,

      Делайте их разом и нечет и чет.

      Щекастый и облый Блудов опрокинул рюмку так, что она без бульканья пропала в его лужёной глотке. Затем, размахивая пустой рюмкой, дочитал вирши, в то время как несчастный Яковлев с ужасом внимал ему:

      Мы в камзолах, хотя без кафтанов,

      Веселее посадских брюханов.

      Игру б где проведать – сыщем мы обедать,

      Лишь бы попался нам в руки фатюй.

      Стройтесь стены в тюрьмах магистратских –

      Вам готовят дворян и посадских!

      Радуйся, подьячий, камень те горячий,

      Ты гложешь их кости после нас!

      Нам не страшны никакие бедства,

      Мы лишаем отцовска наследства:

      В тюрьмы запираем, как их обыграем.

      Пусть они плачут – нам весело жить!..

      – Вот, Гаврюша, какие вирши-то писать надобно, – наставительно сказал Блудов, хрупая промозглым огурцом.

      – Ну, господа, за дело! – потирая короткопалые руки, воскликнул Максимов.

      – Нет уж, с меня хватит. – Державин вышел из-за стола.

      – Что ж, вольному воля, – согласился Максимов. – А ты, душа моя, – обратился он к Стеше, – полюбезничай ужо с господином сержантом…

      Девушка подняла глаза на Державина и залилась пунцовым румянцем. Картёж меж тем разгорелся с новою силой.

      – Что ты стала редко ходить к нам, Стеша? – несмело спросил Державин, беря со стола распечатанную колоду и рассеянно перебирая в руках карты.

      Она ответила не сразу. Нежно, но настойчиво принялась отбирать у него карты, а затем, найдя нужную, положила перед сержантом: туза с алым сердечком.

      – Не люб мне этот пузан… – и быстро отвернулась. – Ты мне пригож!

      Эх! Мечтал в своей бедности Гаврила о знатных боярынях, быстро сыплющих французскою речью, шуршащих шелками и сладко пахнущих ароматическими притирками и заморской водой. А в жизни всё попадались ему такие вот, как эта дьяконова дочка, доверчивые простухи. Но подняла Стеша на Державина серые свои глава, и он невольно залюбовался ею: оклад у личика мягкий, носик вздёрнутый, губки пухлые, стан прямый. До чего же пригожа!

      Гаврила отобрал в колоде бубнового короля и даму, а когда Стеша взяла эти две карты, задержал её маленькую горячую ручку в своей:

      Я страстию к тебе пылаю,

      Твои оковы я ношу,

      Тебя люблю и обожаю

      И сердце в жертву приношу…

      – Это кто ж сочинил столь складно? – удивилась Стеша.

      – Неужто понравилось? Мои вирши…

      – А не вракаешь ты, Гаврюша? Не верю я чегой-то.

      Он ответил стихами:

      А ты, владея сердцем страстным,

      Не хочешь сжалиться с несчастным

      И вздохи томны прекратить;

      Моей смягченна быть тоскою;

      Не хочешь дать ты мне покою,

      И жар любовью заплатить…

      Яковлев уже расстался с векселем и теперь поставил на кон купчую, когда заслышались явно дальние крики и брань.

      – Никак стряслось