Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима. Коллектив авторов

а лоскутное одеяло из городов-государств. Правда, греки считали себя единым народом, единым по языку, религии и обычаям, но как в Ионии, так и в Элладе различные города зачастую, казалось, имели общим только привычку враждовать со всеми подряд. Тем не менее та же склонность к беспокойному стремлению за известные пределы, которая произвела в Ионии значимую интеллектуальную революцию, не обошла стороной и полисы материка. В отличие от народов Ближнего Востока, греки не имели жизнеспособной бюрократии и привычки к централизации. В поисках эвномии – «благого правления» – они двигались, в известном смысле, сами по себе. Одержимые хронической социальной напряженностью, они тем не менее не совсем забывали о дарованной ею свободе: свободе экспериментировать, внедрять инновации, находить собственный, отличный от прочих путь. «Малый град, на утесе стоящий, – так они говорили, – правопорядок блюдя, превосходит град Нина безумный»[13]. Персам подобные рассуждения наверняка казались чушью, но многие греки на самом деле яростно гордились своими малыми родинами, сколь угодно нищими. Непрерывные политические и социальные потрясения на протяжении многих лет обеспечили изрядному числу городов выраженные притязания на самостоятельность. В определенной степени они были проигнорированы персами, которые, естественно, относились к «малым народам» столь пренебрежительно, сколь это возможно для правящей верхушки сверхдержавы; а ведь греки представляли собой потенциально непреодолимое препятствие на пути к бесконечной экспансии, ибо вовсе не горели желанием повиноваться завету Великого царя. Этот народ, по меркам Ближнего Востока, отличался от всех других завоеванных племен коренным образом.

      А некоторые из них были еще более иными, чем прочие. В Спарте, например, главном городе-государстве Пелопоннеса, люди, некогда печально известные своей классовой ненавистью, превратились в homoioi – «тех, кто одинаковы». Жестокость и строгая дисциплина учили всякого спартанца, буквально с рождения, что традиция важнее всего. Гражданин вырастал, чтобы занять свое место в обществе, как воин занимал свое место в боевом порядке. И на этом месте он обречен оставаться на всем протяжении жизни: «…широко шагнув и ногами в землю упершись, / Каждый на месте стоит, крепко губу закусив»[14]; и только смерть освобождает от исполнения долга. Прежде спартанцы воспринимались как хищники среди себе подобных, как богачи, истребляющие бедняков, но это осталось в прошлом: теперь они сделались охотниками, что нападали единой смертоносной ватагой. Для их ближайших соседей, в частности, последствия этого преображения были поистине губительными. Граждан одного полиса, Мессены, низвели до состояния жестоко угнетаемых крепостных; других уроженцев Пелопоннеса «всего лишь» подчинили политически. Во всем греческом мире спартанцы славились как наиболее опытные и неустрашимые воины. Некоторые эллины, по слухам, в ужасе бежали с поля битвы, едва становилось известно, что против них

13

Фокилид, фраг. 4. Несмотря на ассирийский «град Нина», стихотворение почти наверняка подразумевает расширение пределов персидской власти.

14

Тиртей, 7:31–32.