Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина (сборник). Алексей Толстой

зеркале появился знакомый отцовский кабинет: книжные шкафы, картограммы и чертежи на вращающихся призмах. Вошел Тускуб, сел к столу, отодвинул локтем рукописи и глазами нашел глаза Аэлиты. Улыбнулся углом длинных, тонких губ:

      – Как спала, Аэлита?

      – Хорошо. В доме все хорошо.

      – Что делают Сыны Неба?

      – Они покойны и довольны. Они еще спят.

      – Продолжаешь с ними уроки языка?

      – Нет. Инженер говорит свободно. Его спутнику достаточно знания.

      – У них нет еще желания покинуть мой дом?

      – Нет, нет, о нет.

      Аэлита ответила слишком поспешно. Тусклые глаза Тускуба изумленно расширились. Под взглядом его Аэлита стала отодвигаться, покуда ее спина не коснулась спинки кресла. Отец сказал:

      – Я не понимаю тебя.

      – Чего ты не понимаешь? Отец, почему ты мне не говоришь всего? Что ты задумал сделать с ними? Я прошу тебя…

      Аэлита не договорила, – лицо Тускуба исказилось, словно огонь бешенства прошел по нему. Зеркало погасло. Но Аэлита все еще всматривалась в туманную его поверхность, все еще видела страшное ей, страшное всем живущим лицо отца.

      – Это ужасно, – проговорила она, – это будет ужасно. – Она поднялась стремительно, но уронила руки и снова села.

      Смутная тревога сильнее овладела ею. Аэлита огромными зрачками глядела на себя в зеркало. Тревога шумела в крови, бежала ознобом. «Как это плохо, напрасно».

      Помимо воли встало перед ней, как сон этой ночи, лицо Сына Неба, – крупное, со снежными волосами, – взволнованное, с рядом непостижимых изменений, с глазами то печальными, то нежными, насыщенными солнцем Земли, влагой Земли, – жуткие, как туманные пропасти, грозовые, сокрушающие разум.

      Аэлита медленно встряхнула головой. Сердце страшно, глухо билось. Нагнувшись над цифровой дощечкой, она воткнула стерженьки. В туманном зеркале появилась дремлющая в кресле, среди множества подушек, сморщенная фигурка старичка. Свет из окошечка падал на его иссохшие руки, лежавшие поверх мохнатого одеяла. Старичок вздрогнул, поправил сползшие очки, взглянул поверх стекол на экран и улыбнулся беззубо.

      – Что скажешь, дитя мое?

      – Учитель, у меня тревога, – сказала Аэлита, – ясность покидает меня. Я не хочу этого, я боюсь, но я не могу.

      – Тебя смущает Сын Неба?

      – Да. Меня смущает в нем то, что я не могу понять. Учитель, я только что говорила с отцом. Он был неспокоен. Я чувствую – у них борьба в Высшем совете. Я боюсь, как бы Совет не принял ужасного решения. Помоги.

      – Ты только что сказала, что Сын Неба смущает тебя. Будет лучше, если он исчезнет совсем.

      – Нет! – Аэлита сказала это быстро, резко, взволнованно.

      Старичок под взглядом ее насупился. Пожевал сморщенным ртом.

      – Я плохо понимаю ход твоих мыслей, Аэлита, в твоих мыслях двойственность и противоречие.

      – Да, я чувствую это.

      – Вот лучшее доказательство неправоты. Высшая мысль – ясна, бесстрастна