Дневник полковника Макогонова. Вячеслав Немышев

соскочил с брони и, походив туда-сюда, уяснил себе, что произошло. Но не искореженная водительская кабина автобуса и не тела у дороги взбесили начальника ленинской разведки. Когда он взобрался на борт грузовика, увидел кровавую картину: внутри в черной луже на матрасах и мешках с бельем лежал солдат с перерезанным горлом. Мешки пропитались кровью, кровь капала за борт на землю.

      – Доигрались, – процедил Макогонов.

      – Я тебя предупреждал, что могут быть непредвиденные обстоятельства, – сказал Штурман.

      – Что саперы? – спросил его Макогонов.

      – Вон, Норгеймер бродит.

      Слава Норгеймер обследовал воронку у обочины. Когда Макогонов подошел к нему, Норгеймер держал в руках осколки и проводки от какого-то приборчика.

      – Ну?

      – Часовой механизм.

      – И что?

      Штурман заглядывал через плечо.

      – Да ничего, только странно. Почерк знакомый.

      – То есть? – переспросил Штурман.

      Норгеймер как-то странно посмотрел.

      – Надо поговорить. Но не здесь. Что с тем на КамАЗе делать?

      – Кто его? – спросил Штурман.

      – Казачков перевел, – продолжал Норгеймер, – слышал от местных. Один из вневедомственной охраны его полоснул. После взрыва, как убитых поволокли из автобуса, тот и заскочил в КамАЗ. Полоснул – и ноги. Отомстили, значит. КамАЗ случайно оказался, проездом. Они на Ханкалу ехали, постельное белье везли менять. Или сдавать… Однохуйственно теперь.

      – Ты погоди, – заинтересовался Штурман, – а что, твой Казачков по-чеченски говорит?

      – Говорит немного. Он же полукровка: мать русская, а отец чеченец.

      – Ну-у! – аж присвистнул Штурман.

      Убитым оказался солдат из комендатуры Старых Промыслов. Появился главный комендант Филатов, кто-то из местных властей. Заметив журналистов с камерами, Макогонов приказал своим сворачиваться. Норгеймер и саперы тоже закончили работу. Колонна Ленинской комендатуры, прорвавшись через вопящую беснующуюся толпу, запылила в сторону площади Трех Дураков. На месте остались Штейн-Муфтий со своими операми и следователи прокуратуры. Шумел стихийный митинг. Делали свою работу журналисты.

      Вечером в новостях смотрели репортаж. Собрались в комнате Штейна. Макогонов натирал ноги пахучей мазью. Штурман подначивал его: