Дикая дивизия. Дроздовцы в огне. Николай Брешко-Брешковский

кавалерийских набегов в неприятельском тылу.

      Эффект получился, но совершенно обратный тому, коего ожидал сам Шепетовский. Тугарин спросил его:

      – Позвольте узнать, господин подполковник, сами-то вы кавалерист?

      Шепетовский впервые удостоил взглядом Тугарина. Решительное лицо и, кроме этого, еще какой-то вызов… Не нарваться бы с этой армейщиной, да еще надевшей кавказскую форму.

      И, растягивая слова и уже не глядя на Тугарина, Шепетовский ответил:

      – Я начал службу в гвардейской пехоте, но Академия генерального штаба мановением волшебной палочки превращает пехотинца в…

      – В табуретных Мюратов и Зейдлицев? – перебил, подхватывая, Тугарин. – Имея кабинетное понятие о коннице, они думают нас, боевых кавалеристов, поучать набегам в тылу?

      – Ротмистр, вы… вы… забываетесь, – прошипел подполковник.

      – Ничуть. Я критикую не вас лично, а всю систему, весь ваш генеральный штаб, который все умеет и все знает.

      Шепетовский обратился с каким-то вопросом к Ларе. Ему подали раковый суп, но aппетит был уже испорчен. Побледневший Секира сидел ни жив, ни мертв. Он даже отодвинулся от Тугарина, а в глазах Тугарина вспыхивали задорные, веселые огоньки. Он подозвал к себе лакея.

      – Скажи там, чтобы кликнули сверху моего денщика.

      Через минуту перед Тугариным вырос красивый всадник-грузин с Георгиевским крестом, коим удостоили за участие в бою со своим ротмистром, что в денщицкие его обязанности совсем не входило. Но, во-первых, он любил своего барина, а во-вторых, в жилах его текла горячая грузинская кровь.

      – Майсурадзе!

      – Что прикажете, ваше высокоблагородие? – лихо вытянулся денщик.

      – Кто был первый офицер генерального штаба?

      – Моисей, ваше высокоблагородие.

      – Почему?

      – Потому что сорок лет бесцельно и бесполезно водил евреев по пустыне, – без запинки отрапортовал Майсурадзе.

      – Спасибо, молодец. Можешь идти.

      – Рад стараться, ваше высокоблагородие.

      Дрожа от злости и сделавшись из бледного зеленым, Шепетовский отодвинул тарелку с начатым раковым супом. И, глядя на Лару, как если бы она была виновницей всего, заговорил:

      – Это… это… недопустимое безобразие… Я… лично я выше всяких оскорблений, но когда оскорбляют мундир, мундир, который я имею честь носить, и… мало этого, когда делают нижних чинов участниками этого… этой возмутительной травли, я этого так не оставлю… Неуравновешенный ротмистр понесет должное…

      – Уравновешенный подполковник, – перебил Тугарин, – я готов дать вам удовлетворение… и не только вам, а всем тем офицерам генерального штаба, которые пожелали бы защищать белоснежную чистоту своих серебряных аксельбантов…

      Секира-Секирский не выдержал: этот сумасшедший Тугарин натворит Бог знает что, подальше от греха. И громадный усач, откашлявшись, чтобы прогнать неловкость, буркнув что-то про себя, боком, нерешительно встал и так же боком, нерешительно удалился. Уже миновав опасную зону, Секира-Секирский