Враги. Яков Лович

потом истерический женский крик:

      – Вы не смеете меня бить! Я женщина! Какое вы имеете право истязать меня!

      – Не разговаривай, ведьма! Говорят тебе, раздевайся! – пробасил кто-то. – Пороть тебя будем за то, что белым гадам помогала!

      Послышалась возня, женские рыдания, истерические крики:

      – Звери! Звери! Убийцы!

      – Раздевай её, стерву!

      Удары по телу, нечеловеческий вой, который постепенно стал переходить в стоны. Потом и они прекратились. Слышны были только мерные удары по голому телу. Леонид помертвелыми глазами смотрел на белые лица окружающих.

      – Что же это? Женщину?

      – Это мать инженера Комаровского. Я по голосу узнал, – сказал кто-то. Его жену уже пороли сегодня. Пороли и жену Люри, жену поручика Токарева и других женщин. Никого не щадят. Из Токарева, знаете, что сделали? Это мешок из костей и крови. Он помешался, рычит, как животное, когда к нему подходят партизаны, жуёт солому. А напротив нас камера корнета Парусинова. Его порют каждый день. Вся спина его гниёт. У него сломана ключица, сломана рука. Его допрашивают главные убийцы – Морозов и Оцевилли. Тушили об его лицо папиросы. Сейчас Парусинова на пытки уже не водят, а носят на носилках. Ходить он не может. И всё равно бьют каждый день. Да вот – кажется, опять за ним пришли…

      Снова тяжёлые шаги по коридору, лязг замка у камеры напротив. Весёлый, пьяный голос:

      – Ну, что, жив ещё, гад? Не сдох?

      И спокойный, какой-то мёртвый в своём спокойствии ответ:

      – Что, мерзавцы, опять пришли за корнетом Парусиновым? Жив ещё корнет Парусинов! Жив ещё корнет Парусинов и может терпеть. Ну, подходите и берите…

      Леонид услышал торопливые, беспорядочные шаги людей, несущих что-то тяжёлое.

      – Ну, сегодня наверно прикончат, – прошептал кто-то в камере. – В чём душа держится у человека… Не прощают они Парусинову, что был он помощником начальника политической охраны.

      Где-то в коридоре послышались женские вопли – из самой глубины души рвущиеся крики боли, стыда и отчаяния.

      – Комаровскую или Бацевич порют. Бедные, бедные мученицы…

      Леонид почувствовал, как у него потемнело в глазах. С истерическим рыданием он опустился на колени.

XXIX.

      Около японского штаба толпилась большая группа русских женщин. Часовые в меховых безрукавках, с наносниками, предохраняющими от мороза, преграждали женщинам вход в штаб. Но женщины упрямо напирали на часовых, умоляюще говорили:

      – Аната, аната… Морита-сан, Морита-сан!

      Некоторые женщины плакали. Один из часовых вошёл в дом, и через некоторое время к женщинам вышел капитан Морита.

      – Что такое? Что вы хотите? – спросил он, хотя отлично знал, чего хотят эти измученные, плачушие женщины, сердца которых обливались кровью в думах о судьбе мужей, братьев, отцов, сыновей.

      Это паломничество в японский штаб стало повторяться по нескольку раз в день.

      – Мы хотим говорить с майором Исикава, – сразу ответили несколько голосов.

      – Но майор занят… ему некогда.

      – Он должен