Радуга на сердце. Елена Пильгун

по Саньке. И правда, другой темы нет что ли, кроме работы… Похоже, что у него нет.

      – Одно другому не мешает, – задумчиво проговорила Линь, выкручивая верньеры на доисторическом осциллографе, чтобы точно записать амплитуду светового сигнала.

      И пока длилось молчание, Санька с трудом пытался отдышаться. Одно другому не мешает… Простая фраза, поднявшая вдруг такие пласты памяти, что хоть стреляйся. Двадцатилетие тому назад. Институт. Растрепанный паренек, тощий, как помесь рельса со шпалой. Паренек, известный всем и каждому. Его ник – Буревестник, его призвание – хакерство, его девиз… Одно другому не мешает.

      «Нет, определенно на сегодня хватит, – помотал головой Санька. – Еще кругами домой часа полтора и долбаный семейный ужин. Интересно, а если в один прекрасный день я не приду домой вообще, жена с Катькой из принципа с голоду сдохнут? Впрочем, нет. Катька пойдет и ограбит холодильник. Тайком. Хоть чем-то в меня, черт побери».

      Санька тяжело поднялся.

      – Я на свежий воздух. Еще есть пара минут.

      Линь кивнула. На губах у нее возникла усталая улыбка. Да, все вымотались. Три недели всеобщего сумасшествия, и еще две впереди. Сдача стенда – это вам не хрен собачий.

      Уже у самой двери, в которую превратили из-за спешки одну из нижних секций купола, просто повесив ее на петли, Санька заглянул в переговорную. Здесь обитал генерал от экспериментальных исследований, ведавший стратегическим уровнем планирования в такие вот дни, когда появлялась возможность пострелять на старой установке. Именно в этом и была проблема института – новые установки все никак не создавались, а старые не ломались.

      – Илья Моисеич, мы сегодня еще долго стрелять будем? – поинтересовался Санька у сгорбленной спины.

      Спина живо превратилась в лучезарное лицо с большими очками в роговой оправе на типично еврейском носу. Илья Моисеич Райфе, кандидат физ-мат наук, был классическим незлобливым сыном Израилевым преклонного возраста, счастливо избежавшим пороков ворчливости и недовольства миром. Наверно, потому, что стрельба на стенде в переносном смысле все-таки была именно стрельбой и как-то успокаивала генетическую память крови. Не гоев перестрелять, так хоть лазерным усилителем бахнуть.

      – О, Са-ша, – «ша» в его исполнении всегда звучало отдельно, – я бы еще «азок ст’ельнул, да и ладушки на сегодня. Сейчас я у Ма’ка спрошу… – и уже в трубку радиотелефона, такого же древнего, как он сам, – Мааа’к! Мааа’к!

      «Вот сядет батарейка, так черта с два найдешь такую сейчас», – подумал Санька не то о телефоне, не то об Илье Моисеиче.

      Трубка ворчливо откликнулась. Санька очень ясно представил себе, как пятью этажами вниз по шахте, на уровне подвала во второй переговорной, кое-как приткнутой к боксу старой установки, ворочается неповоротливый Ма’к, он же Марк Алексеевич Магдаленский, полная противоположность Ильи Моисеича во всем,