Радуга на сердце. Елена Пильгун

сколько у нас перерыва осталось?

      – Минут двадцать. Потом все придут. В час дня.

      Санька шепотом выругался. Вот оно, наказание за рвение к работе. Когда все линяют на обед, ты остаешься, закручиваешь оставшиеся винты, чистишь площадку, подгоняешь штабелер… Тонкие девичьи руки, превратившиеся за неделю работы в терку, снова отмывают растворителем изоляторы, и этот всепроникающий едкий запах стирает с картины мира нежный аромат духов с легкой цитрусовой ноткой – единственную отраду в этом аду.

      – Линь, кофе хочешь? Пошли ко мне.

      – Пошли, – согласилась Линь, стараясь не слишком афишировать то, что идет она, откровенно говоря, на последнем издыхании и держится за стенку. – Только мне это… воды простой. Горячей.

      Они вскарабкались на антресоль – ряд маленьких каморок нависал над пролетом, изображая насест снайпера. Санька, превозмогая усталость, начал было суетиться, пытаясь организовать хоть какое-то подобие обеда, но замер вдруг посередине комнатушки с чайником в руках. Линь смотрела на него. Бесконечная усталость, грустная улыбка в уголках губ… Яркий солнечный блик апрельского солнца бил ей прямо в висок, вскрывая тайну темной гривы жестких непослушных волос: они внезапно отливали медью.

      – Ты рубашку где-то порвал, Саня, – тихо сказала Линь, – снимай, я зашью пока.

      Наваждение. Но девушка сказала это так просто и естественно, так легко протянула руку за разошедшейся по швам рубашкой, что сопротивляться этой волне нежности и заботы не было ни сил, ни желания. Санька рухнул в кресло, как подкошенный, резким ударом ладони врубил чайник и расстегнул бретели рабочего комбинезона. Ладно, Линь, не думаю, что мой обнаженный торс расскажет что-то новое.

      Санька скинул рубашку под ворчание закипающего чайника и мельком глянул на часы. Десять минут осталось, черт побери. Кофе, срочно кофе. Три ложки… Нет, четыре. Только б не уснуть.

      – Слушай, Линь, ты как-то не говорила вчера… Как муж относится к твоей работе?

      – Ему все равно, – Линь изломила губы в злой улыбке, не отрывая взгляда от порхающей над тканью иголки. – А если не все равно, то говорит, что нечего здесь делать. Что это за такие деньги вообще никому не нужно.

      Санька прикрыл глаза. Кофе бил по обонянию, но никак не мог достучаться до засыпающего мозга, в котором вместе с капителями сознания рушились последние блокировки. Не ткань сшивали эти ловкие пальцы, а само мироздание, которое трещало по швам все последние месяцы. А подсознательное уже уходило вразнос, мысленно убирая с Линь всю лишнюю на его взгляд одежду, превращая в реальность мечту прикоснуться к этим алым губам, которые, казалось, в жизни не знали помады, крепко обнять за плечи, и плевать, что между ними двумя пропасть в двадцать лет и целую жизнь…

      – Кто играет в бридж, Линь? – спросил Санька дрогнувшим голосом, отгоняя манящее видение.

      – Бог, – ответил голос на краю бездны.

      – Его нет, Линь.

      – Я знаю.

      Тик-так.

      Его