Васек Трубачев и его товарищи. Валентина Осеева

пробегая мимо с красками в руках, прислушалась, подсела к малышу и взяла у него из рук бумажку:

      – Давай вместе!

      – Трубачев! Булгаков! У вас все готово? – крикнул издали Митя.

      – Все готово! – ответил Трубачев, устанавливая картину.

      – Ну так расходитесь. Сейчас начинать будем. Тащите стулья!

      Ребята бросились расставлять стулья. Через минуту двери широко раскрылись. Шумной нарядной толпой вошли родители. Их сопровождал сам директор Леонид Тимофеевич. На лице его была особая, праздничная улыбка, стекла очков блестели, отражая сразу и разноцветные огоньки елки и веселые лица родителей.

      – Милости просим! Милости просим! – говорил он, широко разводя руками и кланяясь.

      Васек увидел в толпе своего отца. Павел Васильевич принарядился: голубая сатиновая рубашка его была тщательно разглажена, и только галстук, по своему обыкновению, чуть-чуть съехал в сторону. Голубые глаза и рыжеватые усы придавали его лицу веселое, озорное выражение. Увидев сына, он обрадовался и ни с того ни с сего удивился:

      – Ба! Рыжик! Ну, давай, давай, хлопочи, усаживай!

      – Сюда, сюда, папа!

      Васек потащил отца ближе к маленькой сцене, на заранее приготовленное местечко. По пути отец попробовал пригладить на лбу сына золотисто-рыжий завиток, но он, как вопросительный знак, торчал вверх.

      Павел Васильевич махнул рукой, вынул из кармана сложенный вчетверо носовой платок и сунул его мальчику:

      – На, запасной.

      Васек громко на всякий случай высморкался и быстро сказал:

      – Героев видал, пап? Это ученики нашей школы. Сейчас! Вот идут! Смотри, смотри!

      Он сорвался с места и исчез в толпе.

      В проходе между стульями пробирались трое военных. Их встречали радостными криками. Они смущенно улыбались, с трудом продвигаясь к сцене. Там недавних участников боев с белофиннами приветствовали учителя и директор.

      Старенькая учительница торопливо протирала платком очки.

      – Алеша… Бориска… Толя… – припоминала она своих бывших воспитанников.

      – Переросли! На целую голову переросли своего директора! – шумно радовался Леонид Тимофеевич.

      К сцене подошел старик – школьный сторож. Черные с проседью волосы его были расчесаны на прямой пробор. Он опирался на суковатую палку.

      – Иван Васильевич! Грозный!

      Три пары рук подхватили старика и поставили на сцену.

      – Есть Грозный! Есть! Никуда не делся! – Старик вытер усы. – Ну-ну, выросли… вылетели птенцы… орлами воротились, – бормотал он, присаживаясь к столу, покрытому красным сукном, и улыбаясь учителям.

      В зале снова зашумели, захлопали в ладоши. Наконец все стихло.

      Мальчик в коротких штанишках, путаясь, сказал приветствие и, закончив его торопливой скороговоркой, спрятался за спину своей учительницы.

      Потом долго и прочувствованно говорил директор.

      Перед глазами у всех вставал суровый финский край. Высокие сосны, скованные морозом озера… Вот мчатся лыжники… наши лыжники… Тишина… Слышно только, как