Дети войны. Народная книга памяти. Коллектив авторов

в убежище. Я помню этот пронзительный вой сирены оповещения, полутёмные комнаты бомбоубежищ. Сидим там по пять, шесть часов, в помещении душно, тесно, маленькие дети не выдерживают, начинают плакать и капризничать, они хотят пить, есть. Меня мама всё время уговаривала потерпеть, говорила, что скоро всё закончится, и мы пойдём домой. Когда тревогу отменяли, все брели к своим домам посмотреть, не разбомбили ли их, уцелел ли дом. В начале декабря и наш дом был разрушен. Пришлось нам с мамой переезжать к родственникам.

      Зима в 1941 году началась очень рано. Вместе с ноябрьскими морозами в город пришёл голод, были введены карточки на хлеб и на другие продукты. А чтобы хлебушек получить, моей маме, Елизавете Павловне Александровой, приходилось рано утром уходить, часами стоять в очереди, чтобы принести два маленьких кусочка хлеба. Хлеб уже пекли с добавками отрубей и ещё чего-то, он был какой-то тёмный и очень тяжёлый. Мама делила его на крошечные кусочки и выдавала мне порциями.

      Однажды в доме пропал кусочек хлеба, но никто не признавался. Все думали друг на друга. Через некоторое время кто-то стол отодвинул, а там этот кусочек лежит. Сколько радости тогда было – найти такой клад!

      К началу блокады в семье было немного муки, сахара, макарон, крупы. Мама летом собиралась на дачу с нами ехать и сделала небольшие запасы. Эти продукты помогли нам какое-то время не голодать. Отец до войны сам делал и ремонтировал мебель, поэтому у него был настоящий столярный клей в кубиках и в плитках, похожих на шоколад. Из него варили студень. Мама тогда ругалась: «Не давайте маленькой, у нее же кишочки все склеятся!» Ну вот видите, у меня ничего не склеилось, до сих пор жива. Потом обои стали отрывать и размачивать в теплой воде, так как приклеены они были клейстером, сделанным из муки. Это суп у нас такой был.

      Во время блокады работали детские сады. Когда мама уходила на работу, она меня отводила в садик, поэтому мою хлебную карточку отдавали туда. Все время есть хотелось. Уж какой нас там баландой кормили или супом каким-то из дрожжей. Очень голодно было.

      Я помню мамин рассказ о случае, свидетелем которого она была. Вел солдат лошадь по Невскому, за узду вёл. От холода и голода животина часто падала. В какой-то момент на неё налетели люди с ножами, топорами, вилками – кто с чем, и прямо на месте ещё живую разорвали на части. Солдат стоит, плачет: «Что же вы делаете? Мне же её сдать в воинскую часть нужно!»

      К марту 1943 года умер дедушка и многие родственники. Тогда мама решила: надо спасаться, иначе не выживем. И я, приходя из садика, тоже начинала уговаривать: «Давай уедем! Говорят, как за Ладогу переедешь, там соленые огурцы дают». (Почему-то мне тогда очень хотелось соленых огурчиков!) С собой в эвакуацию можно было взять только 16 килограммов, поэтому мама надела на себя бостоновый костюм, осеннее пальто, сверху зимнее пальто, а мне зашила в воротник несколько золотых украшений – самое ценное, что было в семье.

      С собой в эвакуацию можно было взять только 16 килограммов, поэтому мама надела на себя бостоновый