Ведьма. Рассказы. Публицистика. Николай Углов

туда. Здорово напугал он меня!

      В декабре, когда уже во всю завывала пурга и длинная, долгая ночь сменялась коротким зимним днём, отчим крепко простудился. Перед этим Пастухов где – то крепко выпил и уже затемно поплёлся домой. Серый дневной свет лишь на пять – шесть часов приоткрывал засыпанную снегом глухую сибирскую деревню. Темно. Пастухов, еле переставляя ноги, заблудился, свалился в огромный сугроб, где его окончательно засыпало и лишь на утро нашли и откопали. Уже позже, через год, он всё вспомнил и рассказал, как было:

      – Иду, задыхаюсь. Метель прямо сечёт в глаза. В голове сверкают молнии. И вдруг вижу явственно – рядом возникли черти! Их было много! Они толпились передо мной, визжали своими свиными рылами, копытами били по ногам, волосяными руками, когтями рвали мою шубу, хлестали хвостами, наклонялись и швыряли снег в глаза! Я – то, вы знаете, искренне верю в Бога. А тут, как увидел чертей, понял, что это неспроста! Отрезвел мгновенно и понял, что если сейчас от них не уйду – будет конец! Оглянулся – как назло ни души! Ни дороги, ни одной избы не видно, ни светы, ни дыма из печных труб, и вообще ничего не видно! Где я – не пойму! Только чернота, метель, визг, да черти толкаются, обезумели совсем. Закружили, заворожили меня, насильно подвели к обрыву и хором хрюкают, визжат: «Бросайся!»

      Сопротивляюсь, думаю:

      «Да что это со мной? Это же конец!»

      Вспомнил в последний момент, что надо перекрестить чертей! Успел сделать только пол креста. Их сатана кричит:

      – «Не дайте ему перекреститься!»

      Как навалились они все на мою руку! Не дали до конца их перекрестить. Столкнули меня в глинище, и давай щекотать, валять в снегу!»

      Только днём подобрали замёрзшего отчима и еле оттёрли, отходили, но он простудил лёгкие не на шутку!

      Уже совсем перед Новым годом заплаканная мать привела нас с Шуркой в больницу:

      – Отец хочет с вами проститься – умирает.

      На больничной койке лежал, задыхаясь, отчим. Его было не узнать! За три недели болезнь превратила цветущего мужчину в настоящего покойника. Отчим осунулся, был небрит, провалившиеся глаза лихорадочно блестели, он хрипел и стонал. Стало жалко Филиппа Васильевича, и я заплакал. Мать тоже заливалась слезами, а Шурка угрюмо молчал. Мы стали на колени перед кроватью и, плача, прошептали:

      – Простите за всё нас, Филипп Васильевич!

      Отчим перекрестил нас и тихо, тоже плача, ответил:

      – Бог простит!

      Наутро мать увезла его в Пихтовку, надеясь в районной больнице спасти или хотя бы облегчить страдания.

      Уже поздно. Мать кричит:

      – Колька! Сколько можно читать? Гасите лампу! Спите!

      Тушим свет, фитиль ещё долго коптит и пахнет керосином и гарью. Бежим по очереди к ведру пописать. Я первый пулей залетаю на печку, косясь на заиндевевшие светлые окна – на дворе полнолуние. Но вроде какая – то тень прошла в окнах. Я закрываюсь с головой и взвизгиваю Шурке:

      – Кто –