Отдавая – делай это легко. Кира Александрова

свой лимит и потеряло актуальность, Бьянка решила прожить остаток дней так, чтобы не осталось сожаления о земном пребывании.

      Она сгруппировалась на кровати и включила мозги, наделенные недурной логикой. В тумбочке пылился старый забытый блокнот и простой карандаш. Бьянка открыла чистую страницу и начала составлять список дел, вещей и всего того, что хотела бы получить и испытать перед отплытием в иной мир. Занятие оказалось чрезвычайно трудным, поскольку до этого времени девушка жила по полной. Материальные ценности – не в счет, она решила познать другую, ранее неведомую сторону бытия, разбавить прагматичную и праздную сущность духовной составляющей.

      На следующее утро Бьянка встала, привела себя в порядок: прическа, макияж и все, что оказалось доступным в закрытой больничной палате. Каким-то чудесным образом, убедив младший медперсонал в своей нынешней адекватности, попросила проводить к заведующему отделением. Седой, (благородно седой, словно Шон Коннери и Ричард Гир в одном лице) нейрохирург с умными и проницательными глазами смотрел на посетительницу с профессиональным недоверием. Резкая перемена настроения (будучи одним из симптомов заболевания) настораживала сильнее, чем истерика или депрессия.

      – Доброе утро, к сожалению, не запомнила, как вас зовут, впрочем, не так уж и важно. Как я поняла, то, что творится в моей голове, не поддается хирургическому лечению, – начала отрепетированный монолог Бьянка с невозмутимым видом, не характерным для смертельно больных пациентов, особенно таких молодых.

      Заведующий молчал, стараясь предположить, что произойдет в ближайшие несколько минут и не понадобятся ли на всякий случай санитары. А Бьянка продолжала:

      – В таком случае, я хотела бы получить заключение и рекомендации по консервативному лечению, если таковое, конечно, возможно в данной ситуации, и быстрее покинуть ваше заведение с наилучшими пожеланиями, ну и все такое, – красноречие иссякло гораздо раньше, чем она рассчитывала. Но сил сдержать слезы все-таки хватило, правда, поплатилась нижняя губа – с внутренней стороны под язык засочилась кровь.

      Она уставилась на Шона Коннери в больничном халате. Тот, помедлив еще мгновение, сказал:

      – Мне бы хотелось переговорить с вашим отцом.

      Надо же, а голос у него противный! С каким-то гундосым тембром, совершенно не похожий ни на Коннери, ни на Гира, хотя Бьянка вряд ли слышала их голоса вот так, непосредственно, вблизи. Но она точно знала, что никто из этих парней не мог обладать таким мерзким тембром по определению, их бы просто в Голливуд не взяли!

      – Меня беспокоит ваше психическое состояние, и я не совсем уверен в адекватности вашего решения, – продолжал гнусавить заведующий.

      – Послушайте, – настаивала разочарованная в собеседнике Бьянка, – мне давно за двадцать, даже слишком, в моем анамнезе нет психических патологий, и все решения в жизни я принимаю сама. Так что вспомните про