Пуля для эрцгерцога. Михаил Попов

должен смыть пятно, лежащее на репутации рода Штабсов.

      Мне показалось, ответь он менее просто, я бы понял больше.

      – Когда б я был Наполеоном, подумал бы, что вы намерены меня зарезать.

      – Нет, что вы, – тяжеловесно усмехнулся он, – я успел проникнуться к вам симпатией.

      Тут пришла моя очередь усмехаться, причем недоверчиво. Штабс обиделся.

      – Не верите? А я вам докажу. Вы ведь сегодня стреляетесь?

      – Спасибо за напоминание.

      – У вас нет друзей в этом городе.

      Я подумал о докторе Сволочеке и сказал:

      – Нет.

      – Тогда я стану вашим секундантом. Можете на меня положиться.

      – Не надо, не надо становиться моим секундантом!

      – Мы теперь друзья, а друзья должны чем-то жертвовать друг для друга.

      Я попытался осторожно исчезнуть. Сделал шаг назад, но уперся в подлетевшего Ворона.

      – Теперь выпьем шампанского, – закричал он.

      – Я не хочу, у меня уже мозг от него пузырится.

      – Это настоящий Дюдеван, триста франков бутылка. В Стардворе вам такого не подадут.

      – А я и не рассчитываю там быть.

      – У руситов есть поговорка: от дворца и от ямы Дворецкой (наименование самой известной тюрьмы) не зарекайся. То есть может кого угодно судьба вознести, а может и к подножию жизни бросить.

      – Не хочу шампанского, – тупо настаивал я на своем.

      – Ну, тогда без него, пойдемте, она уже ждет.

      – Кто?!

      И тут я увидел, кто. Ее светлость стояла у противоположной стены, опираясь слишком гибкими пальцами о золоченую консоль и купая подбородок в веере. И поощрительно улыбаясь. У меня от этой приязни обледенел желудок. Но офицерская воля уже влекла меня. Положение мое было вполне безнадежным. Я еще ловил возмущенно распахнутым ртом последние глотки свободы, а ревнитель родовой чести уже рекомендовал меня ее светлости.

      Кажется, я что-то отвечал, с перепугу – по-русски. Родная моя речь странно подействовала на высокопоставленную немку.

      – Тебя удостаивают танца, – прошептал мне на ухо прусский ус.

      Я еще не успел испугаться, а рука княгини уже закогтила мое плечо. Оркестр швырнул нам под ноги что-то неотвратимо танцевальное. Смычки стаями рушились на струны.

      Меня учили танцевать, но меня не учили танцевать с царствующими особами. К тому же мне следовало помнить о скрытом дефекте ее походки. Или все же это дефект моего зрения?

      Три-четыре пары закружились вслед за нами. Я был им благодарен.

      – Вы русский? – спросила княгиня.

      – Да, ваше высочество.

      Она улыбнулась и закатила задумчиво глаза. То ли в восторге от сделанного открытия, то ли в попытке что-то вспомнить. Вспомнила и поинтересовалась с искренним участием:

      – Пшепрашем вшистко?

      Звук неродной, но родственной речи смутил меня. Я знал, что должен понять, о чем меня спрашивают, но не понимал.

      – Тепло? Студено? Наистудено?

      Она продолжала