Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры. Константин Анатольевич Богданов

Н. М. «Разные отрывки» (цит. по: [Виноградов 1961: 316]). О словах «засмертие» и «предсмертие» см. в той же работе Виноградова: [Виноградов 1961: 300].

      171

       Впервые напечатано в журнале «Приятное и полезное препровождение времени» (1798. Ч. 17. С. 150).

      172

       В близком к этому стихотворению прозаическом этюде автор узнает в мертвеце сам себя и в ужасе просыпается (см.: [Вчера и сегодня 1845: 35]).

      173

       Мысль Соловьева была недавно «социологизирована» в статье Катерины Чипьелы, увидевшей в переводе Жуковского воспроизведение пасторального равенства сословий перед лицом смерти [Ciepiela 1999: 31–46].

      174

       См.: [Фризман 1991: 16–18].

      175

       Современные комментаторы приписывают это стихотворение И. П. Пнину: [Поэты-радищевцы 1979: 175].

      176

       Среди произведений «готического жанра», появившихся на русской почве в начале столетия, характерно сочинение «Гробница, сочинение г-жи Радклиф, изданное после ее смерти» (Пер. с фр. А. С. М.: В тип. Селивановского, 1802. Кн. 1–3) – одно из ранних подражаний Радклиф, сочиненное, как предполагает В. Э. Вацуро, французскими «переводчиками» мнимого английского подлинника [Вацуро 2000: 125]. Подробно о популяризации «готических» романов на русской почве, и в частности традиции «псевдорадклифианы» начала века: [Вацуро 2002].

      177

       Заметим попутно, что, несмотря на свою ненависть к Карамзину, горестная история умирающего дитяти заставляет Шишкова назвать ребенка именем, невольно напоминающим о «Бедной Лизе» и ее злополучных тезках [Топоров 1995: 133–136, 395–478]. О традиции изображения детских смертей в европейской литературе см.: [Lerner 1997].

      178

       Цит. по: [Царькова 1999: 166]. См. здесь же (с. 167–173) о традиции детских эпитафий.

      179

       «Евдоким Давыдов рассказывает, что изувеченный Евграф Давыдов говорил ему, что он все о смерти думает: „Ну, братец, и думаешь о смерти; ну, и думаешь, что умрешь вечером; ну, братец, и велишь себе подать чаю; ну, братец, и пьешь чай и думаешь, что умрешь; ну, не умираешь, братец; велишь себе подать ужинать, братец; ну, и ужинаешь и думаешь, что умрешь; ну, и отужинаешь, братец, и не умираешь; спать ляжешь; ну, братец, и заснешь и думаешь, что умрешь, братец; утром проснешься, братец; ну, не умер еще; ну, братец, опять велишь себе подать чаю, братец“. И таким образом проводит он весь день» [Там же]. (Письмо от 5 сентября 1819 г.)

      180

       О традиции таких изображений в описываемую эпоху см.: [Guthke 1999: 128–172]. Автор странным образом не упоминает о Джозефе Райте (1734–1797) – художнике, в чьем творчестве изображение научных экспериментов и элегических портретов замечательно соседствует с «кладбищенскими» аллегориями (привидения в образе скелетов, философские раздумья над человеческими останками, вскрытые гробницы и т. п.), см.: [Egerton 1990: № 13 («Философ при свете лампы», 1769), 37 («Мираван у гробницы своих предков», 1772), 42 («Старик и смерть», 1774), 72 («Гробница Виргилия», 1779) и др.]. См. здесь же [Egerton 1990: 45] «Композицию со скелетом» (1772) Питера Бердета. К интерпретации здоровья и смерти в контексте «аркадийского» мифа: [Wolbert 1984: 23–36; Damiani, Mujica 1990; Bircher 1995: 57–68].

      181

       Это