Белый хрен в конопляном поле. Михаил Успенский

и шутки твои дурацкие! – неожиданно добавил он и с размаху заехал себе по носу (пардон, виконту дю Шнобелле). Виконт сразу распух, как у горького пропойцы, и заплакал кровью.

      Под стенами Чизбурга было место, прозванное осаждающими Смертной Полянкой. От остального поросшего травой склона оно отличалось редким обилием цветов. Первыми, как полагается, вылезали подснежники, потом их сменял павлиний хвост, потом роскошные тигровые маки, на смену им приходили ночные костры, а уж под самую осень расцветали зеленые розы, хотя розы эти были не настоящие и росли не на кустах, а на высоких стеблях без всяких колючек.

      Бонжурское войско было не первым, взявшим Чизбург в осаду. Всякий уважающий себя полководец пытал военное счастье под этими грозными стенами. И всегда находились отчаянные головы, готовые на спор или ради дамы сердца добыть там букет цветов. Чаще всего это делали ночью, и тогда осажденным приходилось стрелять на звук; но были и такие отважные рыцари, что ходили за благоуханной добычей в сумерки, отчего риск получить стрелу в согнутую спину резко возрастал. Латы же, понятное дело, снимали, иначе никакого интереса не было и подвига не получалось. Хотя для доброго арбалетного болта с такого расстояния, да еще сверху – и латы не помеха.

      Ясным же днем на такой дерзкий набег никто не решался.

      Цветы особенно хорошо растут там, где почва полита кровью.

      Все ожидали, что девчонка заголосит: «Дяденька рыцарь, не надо!» – и побежит догонять и возвращать внезапного кавалера, но Алатиэль стояла, гордо вскинув голову, как настоящая королева, принимающая вассальную присягу. Полковые бабы сердца даже отступили от нее на несколько шагов.

      – Вот сучка! – воскликнула повариха матушка Мандраж, которая по возрасту из прекрасных баб уже выбыла, зато умела готовить настоящий уклонинский борщ с ромом.

      Алатиэль не удостоила ее даже поворотом головы.

      Ничто не отразилось на ее белом лице даже в тот миг, когда после томительного ожидания, показавшегося бесконечным, вернулся запыхавшийся капитан. В огромном кулаке он сжимал бледный букетик.

      Стремглав опустился перед Алатиэлью на одно колено и, склонив лохматую голову, протянул ей подснежники.

      Девчонка приняла рыцарский дар, удостоив дарителя легкой улыбкой. Букетик она пристроила себе на грудь, а потом, наклонившись, начала отрывать от платья расшитую жемчугом оборку.

      – Даром досталось – вот и не жалеет! – снова зашипели прекрасные бабы.

      Получившуюся голубую ленту она протянула Стремглаву и жестом приказала ему встать.

      – Отныне объявляю вас, сударь, своим рыцарем! – сказала она, словно отроду знала правила этикета.

      – Я предвидел, что вы друг другу понравитесь, – гундосо сказал король и отнял от зря побитого виконта дю Шнобелле носовой платок. – Мон блин, да здравствует капитан Ларусс!

      – Да здравствует капитан Ларусс! – подхватило войско.

      – И как я сам-то ее не разглядел, – тихонько пожаловался Пистон Девятый случившемуся рядом Ироне.

      – Так бабы нарочно ее против света поставили! – растолковал Ироня монарху всю глубину женского коварства.

      …Потом Алатиэль и Стремглав – опять же согласно обычаю – гуляли в лесу. Голубую ленту она повязала на шлем своему