Прости за любовь. Таня Винк

случилось?

      – Ничего особенного – работа.

      – Фух, напугал.

      – Я позвоню тебе позже.

      – Позже? – Ее голос заметно дрожал. – Когда?

      – Ближе к обеду.

      Она всхлипнула.

      – Я скучаю по тебе-е-е… Мне так одиноко-о-о… – И она заревела.

      – Лена, ну нельзя же каждый день хныкать. Подумай о нашем ребенке.

      – Я все время о нем думаю-у-у…

      И пошел привычный текст о том, что он не ходит с ней по врачам, не водит в театр, не разговаривает с малышом. Да, он кроха, но ему нужно слышать голос папы.

      Дима не перебивал. А зачем? Ее капризы вполне природны. В детстве, отдыхая в деревне у бабушки, он слышал рассказы беззубых старушек о том, как они носили и рожали детей. «Ох, еле выносила! Ругались с муженьком каждую минуту. Как увижу его, аж синею от злости, в душе все переворачивается: он петухом ходит, а я ни спать, ни есть не могу, меня всю аж наизнанку выворачивает. Сколько раз нож откидывала – боялась, что прирежу, прости Господи! – Тут старушка крестилась. – А уж как рожать приспичило… Ой! Так мне плохо было, только что смерти у Бога не просила. Повитуха на меня матом – мол, нечего жалиться, никто тебя под мужика не подкладывал! Тужься, корова! Мои зенки из орбит лезут – и что я вижу?! Матерь Божья! В углу на веревке штаны висят. Уберите, кричу, чтоб ему все отсохло! И родила. Да… Полежала… Смотрю, не хватает в хате чего-то… Сердце сжалось… Слезу утерла. Говорю, мол, штаны на место повесьте». Тут все смеялись, и Дима тоже смеялся, но тогда он еще не знал почему.

      – Успокойся, милая, – ласково сказал он. – Ну что ты себя накручиваешь?

      – Это ты меня накручиваешь – не приезжаешь. Почему ты не приезжаешь?..

      – А ты как думаешь? – Дима сел в машину. – Я должен работать и зарабатывать. Для нас.

      Лена всхлипнула и сказала более-менее спокойным голосом:

      – Площадку уже расчистили. Я договорилась с Гришей на субботу.

      – На какое время?

      – На двенадцать.

      – Я постараюсь приехать.

      – Хорошо, постарайся.

      – Договорились. Целую, береги себя.

      – И ты тоже…

      Да, он не хочет строить дом. А что, старый был плохой? Нет. Он тоже был из кирпича, крыша – из настоящей черепицы. Он простоял восемьдесят лет, мог бы еще пятьдесят простоять. Коробку и крышу можно было оставить, только внутри все поменять, но Лена заупрямилась. Мол, дом напоминает об ушедших родных и она здесь больше плачет, чем радуется. Этот дом и двадцать соток земли еще до войны получил ее дедушка, обкомовский начальник. После его смерти Ирина Андреевна, бабушка Лены (она до последнего вздоха работала в КГБ, на Совнаркомовской, окна кабинета выходили на Зеркальную Струю), приватизировала дом и землю и составила завещание в пользу дочки Тамары Николаевны. А сыну завещала свою квартиру на Пушкинском въезде, что тоже было неплохо.

      В доме Хованские не жили, только летом приезжали – шашлыки пожарить, в саду посидеть. Без заботливых рук дом потихоньку разрушался, сад приходил в негодность, ворота