Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа). Леван Бердзенишвили

поэтому фамилии моей жены или матери Лашкарашвили не совпадают с нашими. «Вы, грузины, люди одного племени, – заявила Ганиченко, – выступаете в качестве свидетелей друг для друга, вам нельзя доверять!» И она вызвала в свидетели эксперта по кавказским делам Рафаэла Папаяна. Папаян категорично заявил: «У нас жены носят фамилию мужа, и, наверное, так же происходит и в Грузии». (Тут мне вспомнился рассказ одного моего педагога; оказывается, известный русский академик Соболевский не верил, что в грузинском синтаксисе подлежащее может быть в трех падежах, и сердился: «Подлежащее может быть лишь в именительном падеже!») Естественно, засим последовала грузино-армянская напряженность, невиданная после 1919 года. В ход были пущены болезненные аргументы грузинской азбуки, мцхетского храма Джвари, Руставели, коньяка, тбилисского «Динамо» и ереванского «Арарата», и в дело вмешался истинный мудрец, Нестор нашего лагеря (характеристику Нестора, Ахилла, Елены Прекрасной и других предложил Борис Манилович) Вадим Янков, супруга-армянка которого в обоих браках сохранила свою девичью фамилию и который знал не только о том, что грузинские женщины сохраняют свои девичьи фамилии, но и о сложнейшей литовской системе женской фамилии, когда у девушки одна фамилия, у замужней – другая, а у вдовы – третья (при этом сохраняется первоначальная основа фамилии). Тут Янкова поддержал Витаутас Скуодис, и Ганиченко нехотя передала мне письмо супруги, но Лашкарашвили она мучила еще два дня.

      Вот такое чудовище полюбил Джони. Едва завидев высокий силуэт, стройный стан, как у модели на подиуме, он восклицал: «Он пришел!» В вопросе грамматического рода Джони был принципиален, он и после тысяч замечаний, даже упоминая собственную мать, употреблял местоимение «он» и шел Ганиченко навстречу. Не знаю, что она думала, видя на фоне выражения полного отвращения к себе сотен людей один влюбленный взор, но политический лагерь беспокоился, заключенные не могли поверить, что любовь брала верх над классовой ненавистью. Не помогло делу наспех переведенное мной и Жорой Хомизури стихотворение Галактиона Табидзе «Как-то раз вечером»:

                         Я, конечно, оказался белым,

                         Когда пули просверлили воздух.

      Это стихотворение, если не наизусть, то хотя бы близко к тексту знают все истинные батумцы, так как его действие происходит в их городе: «Батумское солнце горело, заходя, спокойный ветер шумел на море» – история трагического чувства Денди и Вероники.

      Однако финал стихотворения, где божественная Вероника в конце концов оказывается совершенно бульварной революционеркой и убийцей, Веркой из Калуги, сыграл против первоначального замысла. С этим вряд ли согласился бы Галактион, ранее, в другом стихотворении о Веронике и, соответственно, о Ганиченко выразивший иное соображение, однако Фред Анаденко и Дмитро Мазур не то что Галактиона, случалось, даже самого Фридриха Энгельса не уважали (про Маркса этого не скажу, не возьму