Места не столь населенные. Моше Шанин

портки, козырные.

      Штаны у Ивана были сшиты из бархатного советского знамени, с бахромой по краю и с кисточкой: надпись «вперед, к победе» шла по ляжке, а из-за колена выглядывал вышитый Ленин.

      – Народ у нас простой как стружка, как опилок, – продолжил Федор, – Пройдись, поспрошай, может, примет кто… К Бобину на лесопилку сходи – работники нужны.

      – Робин Бобин Барамбек скушал сорок человек, – ответил на это Иван, встал, открутил ножку у табурета и достал из нее свернутые в ничто деньги. – Пастух не говорит с овцами, пастух говорит с пастухом…

      Денег там было – три года безбедной левоплоссковской жизни на всем готовом.

      – Народ у нас простой как стружка, как опилок, как гвоздь, как трава, – сказал глава и потянулся к телефону. В пятнадцать минут судьба Ивана была решена, и был заочно, не выходя из кабинета, куплен дом, и сделана прописка.

      Ну а потом, конечно, Иван сбегал в магазин. Сели втроем, с главой, с Геной Кашиным – участковым: за знакомство, за новоселье и вообще. Иван ждал вопросов, и он их дождался; вопросов о том, как выходит такая петрушка, что человек на старости лет угла не имеет, путешествует пешком и деньги хранит в ножке табурета.

      Иван расстегнул ворот и приготовился рассказывать. Он начал с одного мартовского воскресенья.

      Он начал с одного мартовского воскресенья – и не ошибся.

* * *

      А воскресенье пошло насмарку. В субботу утром у Ивана Петровича в ухе выскочил прыщ. Ковырнул сначала пальцем, потом зубочисткой, но там, внутри, только набухло и поплотнело до степени невероятной и даже отчасти стыдной.

      Болеющий мужчина жалок. Он то ноет и стонет, как старая дверь: тонко, непрерывно и заливисто, то порывается писать завещание, то неаккуратно ложится поверх одеяла, созывает родных-близких и собирается немедленно помирать.

      Родных и близких у Ивана не было, и им овладел обычный стариковский страх, страх о не поданном стакане воды. Ему и в самом деле захотелось пить, и он налил себе молока. Так проверяют заболевшее животное: пьет молоко – будет жить, не пьет – не будет, не жилец. Иван Петрович выпил молоко одним махом, но несколько нервно и порывисто, да и без явного удовольствия, что отметил и запереживал еще больше.

      Болеющий мужчина много думает. Его посещают такие мысли, от которых становится еще тошнее и невыносимее.

      – Какая ерунда ваша наука: свистёж и провокация, – думал Иван, – Ведь что такое прыщ? Наука говорит: крошечный нарывчик. Что делать с крошечным нарывчиком в ухе? Наука не говорит. Молчат книги: словари и энциклопедии, стопа в рост высотой, и разве что справочник младшей медсестры рекомендует смазать настойкой на загадочной календуле. Что толку от такой науки, если мы расщепляем атом, если мы доказали теорему Ферма, если Марс уже изучили ничуть не хуже, чем Пензенскую область, но не можем разобраться в собственном, любимом, правом ухе?

      Еще Иван думал о том, что за все и всегда приходит счет, и что просто так ничего не бывает, и что всякий