Матрица жизни на Земле. Эрнст Мулдашев

тяжелейшей больной, когда надо было учесть все-все, даже возраст… прозрачненькой австриячки. И я знал, что мне – хирургу – работать с анестезиологом Князевым и анестезисткой Инной – это то же самое, что быть за каменной стеной.

      – Юрий Иванович! Если бы вы были анестезиологом или анестезисткой, то вам бы не до грудей было, – решил внести ясность Андрей Дмитриевич Князев. – Когда ты даешь наркоз, то есть ведешь больного между жизнью и смертью, а в глазу работают шеф, Оксана и Света, то тут, Юрий Иванович, не до каких-то сантиментов, с фигурой связанных. Это вам, Юрий Иванович, не микроскоп подстроить, если что не так. Микроскоп – он, все-таки, железка.

      – Не согласен, – парировал Юрий Иванович. – Если с этой железкой что-то не то, то тут сразу шум начинается, – понятно, шефу не видно, в каком месте глаз разрезать-то. А Оксанка со Светой поддакивают ему и своими придыхами, пока ты микроскоп ремонтируешь во время операции, мешают творческому процессу, когда ты вскрыл эту сломавшуюся японскую машину под названием операционный микроскоп. Молчали бы в тряпочку, когда ты… операцию делаешь в операционном микроскопе… А то «Ы-х!», да «Ы-х!»… противно как-то… А вообще, Андрей Дмитриевич, скажу я тебе вот что.

      Наша анестезиологическая бригада: Андрей Дмитриевич Князев и Инна Баутина

      – Что?

      – А то, что ты, когда наркоз даешь, очень на татарского мужа похож.

      – Как это так? – растерялся анестезиолог Князев.

      – Ты, Андрей Дмитриевич, – стал пояснять Юрий Иванович, – как только трубку в глотку больному затолкаешь и к глотке наркозный аппарат подключишь…

      – Чего, чего? – не понял Андрей Князев.

      – К телу… м… м… к больному… наркозный аппарат подключишь, – поправился Юрий Иванович, – то сразу начинаешь ходить важно, как гусь, и изображать из себя татарского мужа, который все свое властолюбие на жену свою спускать привык.

      – С чего это?

      – А с того, что ты, Андрей Дмитриевич, важно ходишь во время наркоза и говоришь тоном, не терпящим возражений, только одно слово – «деприван![1]».

      – Но я и другие слова говорю, например, «энфлюран».

      – Но слово «деприван» говоришь важнее всего.

      – Да, да, Андрей Дмитриевич, вы слово «деприван» говорите важнее всего, – согласилась Инна.

      – А ты, Инна, как только Андрей Дмитриевич скажет это слово, сразу начинаешь так клокотать вокруг вены, куда игла… вмазана…

      – Не вмазана, а вколота, – поправил Андрей Князев.

      – Не важно, – парировал Юрий Иванович, – важно то, что ты, Инна, очень напоминаешь татарскую жену, которая клокочет и трепещет по поводу любого слова, произнесенного татарским мужем.

      – «Деприван» – это не просто слово! – возмутился Андрей Дмитриевич. – От этого лекарства жизнь или смерть зависят.

      – Суть не в «деприване», а в поведении, – кинул Юрий Иванович. – Понимать надо!

      – Да я русская! – вытаращила глаза Инна.

      – Я тоже, – добавил Андрей Князев.

      Татьяна

      Разговор

1

Деприван – препарат для наркоза.