ЧерноLove (сборник). Камиль Нурахметов

это закон и это монолит! Делай выбор, прямо сейчас. Или ты продолжаешь нырять в свою страстную любовь и остаешься с носом, без ювелирного Дома Ван дер Бюве на всю свою жизнь, или завтра улетаешь на наши копи на Мадагаскар, на три года, заместителем управляющего, а не управляющим, и ищешь большие алмазы! Эта командировка тебе пойдет на пользу. Проветришь мозг, обнажишь бицепс, а заодно дезинфицируешь залетные мысли. Кстати, там ты можешь выбрать любую «шоколадку» и удовлетворять свой огонь между ног хоть пять раз в день, или даже шесть, истощая свой организм к чертовой матери. У тебя двадцать секунд, мой малыш!

      Старый Ульрих взял в руку большие песочные часы с пометкой «20 s» и поменял полюса, глядя на молодого родственника в упор. Он всегда любил это делать, поглядывая на быстрый бег чертовых песчинок вниз. Ах, как бы хотелось ему иметь песочные часы, чтобы песчинки убегали вверх! Эти часы повлияли на многие судьбы, разрывая временные отрезки обыкновенным не пляжным песком!

      Следующим утром Нильс Ван дер Бюве, тихо обливаясь слезами, сидел в красивом частном самолете, летящем в Антананариву. Его последняя ночь с милой Анжеликой разорвала ему сердце. Он не забудет ее никогда, он не… По злой иронии человеческой судьбы и обыкновенным законам природы Мадагаскара, в окрестностях одной из алмазных шахт его семьи летали миллионы малярийных комаров. Жить Нильсу оставалось восемнадцать дней, три часа и двадцать шесть минут! Слова заботы и любви его дядюшки оказались гадким пеплом с последствиями! Любовь не только бывает прекрасной, она многогранна и удивительна, и черные цвета ей не чужды.

      («Казино чужой воли», 1983 г.)

      В уютном западном купе спалось замечательно, под монотонную колыбель рельсовой музыки. Глубокий сон обнимал его голову, перебирая седые волосы, выкуриваю всю реальность и, наполняя мозг сновидениями из далеких заоблачных миров, куда ключи не подобрать в реальном мире. Он сидел в кресле в огромном ресторане, где ветер, заходивший в зал, нежно притрагивался к белоснежным скатертям, проверяя качество хлопка, играясь с кистями и бисером, вшитым в каталонское полотно ручной работы. В его правой руке была большая серебряная вилка только с двумя шипами и с чеканным профилем сердитого короля в буклях, а в левой руке был японский нож-гинсу, с удивительной заточкой и маленькой, удивительной ниточкой линии хамон на самой стали. Не нож, а какой-то древний вакидзаси угрожающего вида. Ручка его была инкрустирована головой журавля, чей клюв плавно переходил в овальную цубу, а затем и в само лезвие. Это был футуристический намек, что лезвие – это продолжение носа очень опасного журавля, умеющего больно клевать. На груди Вадима был любимый кухонный фартук с улыбающимся лицом Наполеона в солнцезащитных очках и с надписью на французском языке «У каждого был свой Аустерлиц, у каждого будет свой Ватерлоо!». Перед ним на фарфоровом блюде больших размеров лежала аппетитная задняя нога не то кабана, не то барана, не то оленя. Нога была с пылу с жару и еще шипела сочными масляными пузырьками