Вечерник. Владислав Дорофеев

и стелется под ветром, мешается с дыханием моим, и прячется в листве опавшей до весны, под цветом красным, желтым и зеленым, коричневым и голубым.

      Ты – странное счастье утраты моей.

      Горит мой напряженный ум.

      По линии памяти между сном и мечтой.

      Душа журчит святым источником любви.

      Огонь во тьме срезает горизонт.

      Теперь недалеко и до рассвета.

      Покой во всем.

      Дорога отошла.

      Сомнения и страхи впереди.

      Падение и боль лишь завтра.

      Пока не трепещу от близости земли.

      Нелепые пройдут дожди.

      Все чаще я смотрю на небеса.

      Все девственней и чище голоса детей.

      Летят под небом облака чужие.

      Жасмин давно опал.

      Остался запах навсегда жеманный.

Образ силы

      Остается имя свое соскрести с креста, запоздало выполнив просьбу Каиафы.

      Соскрести имя с креста, запеленать имя в плащаницу небес, и положить в гроб из запекшейся крови моей.

      А потом прорвать горизонт, прорубить небосвод.

      Воздушных князей растоптать.

      И вознестись, воскресив, воплотив, совершив.

Образ неба

      Небо – это нежная помесь дождя и ласточки, беды и раздолья, весны и страданий, света и цвета, боли и любви, воли и восторга, правды и разочарований, холода и тени.

      Так холодно, что даже тени загрустили, съежились и обмякли, оплыли и растеклись, превратившись и дымящуюся кучу дерьма человеческого, всего того, что остается от человека после его жизненных упражнений, в результате волевых усилий по достижению материальных благ.

      Горе тебе, о, человек!

      Горе мне!

      Я – глуп!

      Безмерно глуп!

      Стыдно глуп.

      До тошноты.

      До ломоты.

      И отвращения.

      Я глуп.

      И тем я человечен беспредельно под небом голубым.

Образ веры

      Вера – это раздолье и красота, страх и беспредельная зависть, доверие и память, веселье и беззаветность, предание и вечность, дорога и плоскость бытия, созерцание и ветер поднебесный, желание и голод.

      Так голодно мне, что вопреки ожиданиям, вопреки переживаниям и всевозможным страхам, я пройду над водой по нависающей над протокой ивой.

      И с ветвей не капает вниз ничего.

      Я верю не по причине, а от отсутствия причины.

      Как когда-то я шел по пыльной дороге, между небом и пошлостью безраздельной, и камни подбрасывал вверх – один, второй, третий; кидал и ловил – один, второй, третий; без всякой на то причины.

      Я тогда трудился почтальоном.

      В этом качестве я разносил письма и деньги, газеты тоже.

      Когда Жак Деррида предполагал, я уже знал.

      Он рассуждал, я делал.

      Он написал – я сделал.

      Я трудился почтальоном и кидал камни в небо, кидал вновь и вновь, и ловил, не давая им упасть куда угодно.

      А письма и деньги, и газеты тоже, я разносил по