Чертово гумно. Александр Валентинович Амфитеатров

на поле. Народ был в ужасе и смертельном горе. Ждали голода и повальных болезней.

      Одному крестьянину, по имени Петру Маржерену, пришлось особенно плохо. Всего полгода, как он женился; молодуха его была беременна по четвертому месяцу. Жатва у него удалась и так, и сяк; но некуда было собрать ее. Рассчитывая на ясное «бабье лето», Петр не успел управиться с постройкою гумна до осенних ливней, и теперь хлеб его мок и пропадал под открытым небом. Петр видел пред собою полное разорение, невозможность уплатить господину подати и аренду, необходимость влезть в долги и тяжкую кабалу у какого-либо кулака-соседа. Будь он холост – пожалуй, и не сробел бы пред несчастьем: одна голова не бедна, а и бедна, так одна! Но мысли о горькой участи жены и будущего ребенка сводили его с ума.

      – Чем видеть и терпеть этакое горе, лучше умереть! – решил он и ушел в лес, захватив с собою прочную веревку. Пока он выбирал сучок, на котором повеситься, – подходит к нему рыцарь, богато одетый, и спрашивает:

      – Эй, мужик! как пройти в замок Котелэ? Проводи меня через лес, – получишь дублон за услугу.

      Петр подумал, что удавиться он еще успеет, а дублон – штука недурная, пригодится его вдове с сироткою. К тому же в осанке и пронзительном голосе рыцаря было что-то, не допускавшее возражений.

      – Слушаю, ваше сиятельство, рад служить вашей чести, – сказал Петр и повел рыцаря глухою тропою.

      – Зачем у тебя веревка? – спросил рыцарь, когда они вошли в лесную чащу. Петр промолчал.

      – Уж не удавиться ли ты выдумал, дурак? Что-то рожа у тебя пасмурна и глаза – точно ты поцеловался со смертию… Беда, что ли, стряслась над тобою?

      Видя, что рыцарь человек участливый, Петр ободрился и откровенно рассказал свое горе.

      – Стало быть, – возразил рыцарь, – вся беда в том, что ты не выстроил гумна?

      – Строят его теперь поденщики – да кой в нем прок? Когда они его достроят, только лишний долг – им за работу – ляжет мне на шею. Что я буду убирать в него? Навоз – вместо хлеба. Нет, я пропал, пропал, если Бог не пошлет мне во спасение чуда.