Архистратиг Михаил. Элизабет Вернер

Я взвешу все это и потом решу что-либо относительно вашего протеже. Положитесь на меня, ваше высокопреподобие!

      Священник тоже встал; он видел, что разговор окончен, и не имел ни малейшего желания продолжать его.

      – Мой протеже? – повторил он. – Пусть он станет и вашим тоже, граф, мне кажется, он имеет право на это! – и с коротким, сухим поклоном он вышел из комнаты.

      – Что за странный визит! – сказал Альбрехт, который во все время разговора не раскрывал рта. – Что же дает этому попу право вмешиваться в наши семейные дела?

      Штейнрюк пожал плечами.

      – Прежде он был духовником наших родственников и до сих пор занимает у них положение доверенного лица, хотя и живет в отдаленной альпийской деревушке. Только он, и никто другой, должен был проводить Штейнрюка в могилу. Но я покажу ему, что на меня не действует поповское влияние. Я не мог не принять его, как не мог и отказать ему, когда он воззвал о помощи для сироты!

      – Ну да, о мальчике надо было позаботиться, и это сделано, – холодно ответил Альбрехт. – Ты тогда взял все дело в свои руки, отец, этот Вольфрам… Я помню его по имени. Ведь он был у тебя егерем?

      – Да, я просил за него, и Штейнрюк дал ему место лесника. Он молчалив и надежен и вообще нисколько не заботится о вещах, которые выходят за пределы его кругозора. Он и в то время не спрашивал, какое отношение имеем мы к этому мальчику, а просто исполнил то, что ему было приказано, и принял его к себе в дом.

      – И там он во всяком случае оказался в хороших руках. Ты, конечно, не собираешься изменять тут что-либо?

      – Смотря по обстоятельствам. Сначала я должен повидать его.

      На лице Альбрехта отразилось неприятное изумление.

      – К чему это еще? Чего ради приближать его к нам? Подобные неприятные вопросы лучше всего засовывать в самый дальний ящик.

      – Это – твоя манера, – резко ответил граф, – а моя – смело смотреть неприятностям в глаза, когда необходимо! – Он с внезапным гневом топнул ногой. – «Ребенок должен умственно одичать и омужичиться за грехи родителей!» И это я должен выслушивать от какого-то попа!

      – Да, не хватало еще, чтобы он стал защищать его родителей, – насмешливо кинул Альбрехт. – И они еще назвали свое отродье Михаилом, осмелились дать ему твое имя – традиционное для нашей семьи! Да ведь это – издевательство!

      – Но могло быть и раскаянием тоже! – мрачно отозвался Штейнрюк. – Во всяком случае, твоего сына зовут Раулем.

      – Да нет же! Он крещен и назван твоим именем!

      – В книге метрик – да, но зовут его Раулем, об этом уже позаботилась твоя жена!

      – Это имя отца Гортензии, к которому она привязана с дочерним благоговением. Ты ведь знаешь…

      – Если бы дело было только в имени! Но это далеко не единственное, что отчуждает меня от внука. У Рауля нет ни одной черты Штейнрюка – ни в лице, ни в характере, он – вылитая мать!

      – Ну, мне кажется, это не порок! Гортензия признанная красавица, ты даже не подозреваешь,