Царь. Валерий Есенков

кочевий вроде кости в горле для крымского хана и ясный, к тому же крупный успех прозорливого Иоанна, предпочитающего стеснять, устрашать, продвигать во все стороны опорные пункты, именно для того, чтобы лишь в крайнем случае прибегать к грубым доводам закаленного победой оружия. Девлет-Гирей эту крепкую кость страсть как хочется вынуть, а он её вынуть бессилен, благодаря неотступным усилиям Иоанна миновались бесславные времена безбрежных татарских бесчинств, вековечный враг остановлен и прижимается шаг за шагом к стене, и Девлет-Гирей в бешенстве от собственной немощи приказывает вышвырнуть из своих владений царского представителя.

      Не на того, как говорится, напал, да и Москва уж не та, чтобы с ней говорить на таком языке. Афанасий Нагой принадлежит к числу немногих Иоанном примеченных лиц, кто служит царю и отечеству, причем служит бестрепетно. Он объявляет крымскому хану, что лучше помрет, но без дозволения царя и великого князя никуда не отъедет.

      Тогда, окончательно помрачившись нетвердым умом, с теми же бессмысленными угрозами Девлет-Гирей отправляет к Иоанну гонца. Иоанн отвечает невозмутимо, с сознанием своей силы и правоты, что не отдаст ни Казани, ни Астрахани и что город на Тереке ставится безопасности черкесского князя Темрюка, тестя его, а если хан желает добра, так пусть пришлет своего сына в Москву, он выдаст за него дочь Шиг-Алея и даст татарский Касимов в удел, об Магмет-Гиреевых данях неприлично и речи впредь заводить, вместо них Иоанн посылает крымскому хану триста рублев, сумма, которая служит крымскому хану чем-то вроде пощечины. Девлет-Гирей все-таки терпит, хорохорится главным образом ради того, чтобы потешить свое татарское самолюбие, настоянное на давно прошедших победах Чингис-хана и Батыя, а перед московским царем и великим князем, как-никак прежним данником, лицо сохранить, вновь призывает Нагого, отчитывает посла за такие поступки его государя, а всё словно бы жалуется на собственное бессилие погуще напакостить ближнему:

      – Просил я у вашего государя Казани и Астрахани, государь ваш мне этого не дал, а что мне дает и на Касимов царевича просит, того мне не надобно: сыну моему и у меня есть что есть, а не дает мне государь ваш Астрахани, так султан турецкий возьмет же её у него.

      Иоанн чует эту очевидную слабость крымского хана, невозможность орды вольным ходом пробиться сквозь цепь поставленных им крепостей, его неспособность справиться с ним в одиночку в открытом бою, однако турецкого султана со счета он сбросить не может, турецкого султана нынче вся Европа страшится приблизительно так же, как Чингис-хана три века назад. Он всегда готов к любой неожиданности, это в нем говорит наследство тревожного детства, и пока тянется эта невинная канитель с устными и письменными ничего не значащими угрозами, он обдумывает положение земского войска. С пострижением Щенятева он лишается дельного воеводы. В земщине наибольшими воеводами остаются Иван Бельский да Иван Мстиславский, старейшие и ненадежные: Бельский дважды пытался