Царь. Валерий Есенков

московских городах, а иным в новгородских и псковских, да в Казанской же земле государь поставил семь городов: на Свияге, на Чебоксаре, на Суре, на Алатыре, на Курмыше, в Арске и город Лаишев.

      Однако страстно желающий земель и золота хан, обнадеженный будто бы верной, на деле зыбкой поддержкой лукавого польского короля, упрям и до того безрассуден, что гонит гонца к царю и великому князю, и простой гонец от его имени требует без промедления возвратить Астрахань и Казань. Ему и в Москве отвечают довольно толково, что требования этого рода к доброму делу нейдут, а в поучение одаривают шубейкой полегче тех, какими одаривали прежних гонцов. На прощальном приеме оскорбленный гонец, хорошо понимающий только неотразимый язык шуб и мечей, приносит холопскую жалобу: вот, мол, царь-государь, обделили меня, вели наградить. Иоанн, любитель разумное слово сказать хотя бы татарину, поучает его:

      – За то ли нам жаловать вас, что царь ваш клятву нарушил, Рязань воевал, а теперь Казань да Астрахань просит? За хлебом да чашей города не берут.

      В общем, Девлет-Гирей и сам хорошо понимает, что его дикие всадники давным-давно никаких городов не берут, русские умеют крепкие крепости строить и те крепости прочным сидением оборонять, однако и его ханскому положению позавидовать трудно, оно сродно с положением Иоанна. С одной стороны, его соблазняет польский король, присылая в подарок что-то около тридцати тысяч дукатов с присовокуплением прозрачного рассужденья о том, что за такие денежки не худо бы ещё разок попытаться достать концом татарской сабли христианской Москвы. С другой стороны, собственные подханки и мурзы твердят, что московский царь и великий князь обманывает его, а им бы надоть в поход, поизносились, поистощились без полона и грабежа. А тут ещё прибегают казанские беглецы, обеспокоенные внезапным подселением новых дружин, возможно, кем-то подосланные, ещё пуще пугают его, что царь и великий-то князь с ним о мире рядится, а казаки его на Дону ставят город, ладьи готовят на Псле, на Днепре, помышляют взять одним разом Азов и открыть себе путь в глубины Тавриды. Испробовав уже русской власти, не насильственной, не грабительской, не жестокой, но умной, даже при самых рьяных воеводах не такой разорительной, какой была первобытная власть казанского хана, беглецы нашептывают ему в правое ухо, что Иоанн умнее, удачливее, стало быть, много опаснее прежних государей московских, что не страшась опасности от южных украйн повоевал Казань, Астрахань, Ливонию, Полоцк, что принял под руку пятигорских черкесов и повелевает ногаями как собственным юртом, что если Девлет-Гирей выдаст польского короля. Иоанну всей Польши не станет и на год, а там придет черед последнего улуса Батыя, то есть весьма дельно доказывают, что Иоанна можно удержать в нынешних пределах Московского царства лишь совместными усилиями Польши и Крыма, а по одиночке Иоанн играючи расправится и с той, и с другим. Афанасий Нагой оповещает из вертепа татарского:

      «Пришли в Крым от ногаев послы за миром, чтоб с ними хан помирился, и если он захочет воевать Казань и Астрахань, то они с ним готовы идти. Вместе с ногайскими послами пришел в Крым казанец, Кошливлей-улан, и говорит, что был с ногаями в Москве, где виделся с двумя луговыми черемисами, Лаишем и Ламбердеем, они приказали с ним к хану, чтоб шел к Казани или послал царевичей, а они все ждут его приходу, как придет, все ему передадутся и станут промышлять заодно над Казанью. С другой стороны, черкесы прислали говорить хану, что царь Иван ставит на Тереке город и если он город поставит, то не только им пропасть, но и Тюмен и Шевкал будут за Москвою…»

      Пятигорским черкесам Девлет-Гирей отвечает чистую правду, что не располагает такой сильной ордой, чтобы московскому царю и великому князю помешать ставить на Тереке город, а в Москву, поджигаемый золотыми дукатами польского короля, с неумирающей наглостью зарвавшегося татарина пишет с новым гонцом:

      «Вспомни, что твои предки своей земле были рады, а мусульманских не трогали. Если хочешь мира, отдай мне Астрахань и Казань…»

      Иоанн давно, с Великих Лук, ждет нового нападения с обеих сторон. Кроме Казани, он спешно усиливает Полоцк, Смоленск и все южные крепости за Окой. В дальних степях дни и ночи дежурят казаки, выглядывая тучи степной мелкой пыли, верст за десять выдающие татарский набег. Ополчение служилых людей, как обычно, собирается на Оке. Впервые он придает ему свой новый, опричный полк.

      В самом деле, военные действия возобновляются и на западе и на юге. По счастью, коварный польский король на этот раз надувает крымского хана и ограничивается легкими нападеньями, лишь бы несколько поотвлечь московские полки на себя и открыть татарам дорогу на север. Боярин Морозов отгоняет литовский отряд от Смоленска, а князь Андрей Ногтев разбивает литовцев под Полоцком. Зато крымский хан в этом году поднимается тяжело, тащит за собой, поученный Басмановым под старой Рязанью, неповоротливые осадные пушки и дает московским воеводам возможность заблаговременно изготовить полки. В сентябре орда известными бродами переходит Донец, однако по какой-то причине отклоняется от прямого пути, которым татары извечно ходят на Рязань или Тулу, отклоняется к западу и седьмого октября подступает под Болхов, московскую крепость, поставленную на левом притоке Оки. Воеводы Василий Кашин и Иван Золотой давно