Заседатель. Федор Михайлович Решетников

На это не рассчитывайте. Будьте честны, все будет хорошо. Вы получите не то.

      Судейкин. Наша родня вся такая. Мы бедны. Ведь ты у меня на руках да Коля.

      Ольга (плачет). Папаша! Я готова сама на реку ходить, сама белье стирать, только бы жить с вами и радоваться, что вы честны, добры. Мне ничего не надо…

      Судейкин (целуя Ольгу). Ольга! Ты редкая девушка; с таким сердцем и душой у нас в городе не найдешь. Я всегда тебя слушал, любил и люблю теперь. Я более всего тебя люблю. Я прежде клялся быть честным и теперь клянусь.

      Ольга. И опять напрасно.

      Судейкин. Нет, Оля! Я твердо клянусь никогда не брать и, заикнись жена, я прогоню ее… Слышишь! Я вытолкаю ее… Деньги я взял от жены, но в суде я отдам их сам Семенову.

      Ольга. Вот и прекрасно…

      Судейкин. Вот моя рука. (Дает ей правую руку.)

      Ольга (целуя руку). Благодарю.

      (Судейкин уходит в кабинет. Ольга уносит в комнаты стакан. Судейкин выходит, одетый в сюртук и уносит в портфеле дело).

ЯВЛЕНИЕ 6-е

      Ольга (одна, перебирает вещи)

      Ольга. В последний раз, может быть, я перебираю этот хлам!.. В последний раз! Завтра станем сбираться в дорогу, уедем… Бедный мой папа! Как ты добр, как прост. Его надо все уговаривать, убеждать, чтобы он не вдался в ошибку, в обман, от которых вся наша жизнь зависит… Господи боже мой! Как подумаешь, сколько есть таких людей на свете, сколько доброты в них, чести, совести, но отчего это в них и честь, и совесть подавляются при первом случае – когда им дают? Неужели в самом начале своей службы он был таков? Не знаю, но может быть. Оттого верно, что он был беден, все это было ничего. Он научился брать и брал. Брал и тратил, и снова брал… Казалось бы, он не может бросить этого. Но он еще не подавил свою совесть, у него есть стыд. Не будь мамаши, он бы вовсе не брал, но она так умеет им владеть, что он всегда соглашается на ее просьбы. Вот хоть бы сегодня: ведь уж клялся, что никогда не возьмет и будет делать по закону – нет! Все эта охота к деньгам. Быть может, он и не клялся бы не брать, но как попался под суд по двум делам, он понял, что это против совести, я его урезонивала, и он делался добрым человеком. Но его не любили в палате, называли лицемером. Да и правда, он изредка, по просьбе мамаши, все-таки брал… Неужели после клятвы мне сегодня, он все еще будет таков? Ведь вот какая страсть, привычка. Нет я буду стараться, чтобы с ним этого не было… Я радуюсь, что он исправляется на старости лет. Как неловко становится, если он возьмет: он губит человека. Вот чего мне страшно. В его руках участь – судьба человека, и он ее губит за деньги, по прихоти женщины… Я читала об этом много книг, и как досадно: что осуждается в книгах, есть наяву, и где же? – в родном доме. (Садится и задумывается). Неужели этого не понимают те, про кого пишут? Им даже не досадно, их ничто не шевелит. Все служащие в нашем городе в палатах и суде пропитаны этими взятками. Они так и норовят взять с кого-нибудь. Бывала я на имянинах у многих служащих наших из палаты, бывали и они у нас: все они, и молодые и старики, жалуются: доходов мало!.. В собрании видишь гордость, чопорность. Наряды так и говорят: доходы! В них нет вовсе совести… Иные и кажутся честными, а берут. О! уехать надо отсюда. Мне, право, как-то горько смотреть