Восхождение. Кромвель. Валерий Есенков

Крестителя, которая находилась под явным и тайным надзором епископа. С её кафедры разрешалось читать только казенные проповеди, а казенные проповеди не могут исходить из души. Эти проповеди писались верными слугами короля и присылались из Лондона. И Оливеру, и Томасу Бирду, и многим из прихожан хотелось живого, честного, задушевного слова. Живого, честного, задушевного слова ждала, искала вся Англия, не желавшая платить королю, если налоги не утвердили её представители, она ждала, искала живого, честного, задушевного слова о Боге, об избрании и спасении, о праве короля и праве народа. Ничего подобного не было в казенной церкви, которая находилась под наблюдением, ничего подобного не было в казенных проповедях, в которых за каждым словом слышалась ложь.

      Живое, честное, задушевное слово разносили по Англии вольные проповедники. Очень скоро им запретили проповедовать в церкви. Они приспособились проповедовать в тавернах, на площадях городков, как две капли воды похожих на тихий, приветливый Гентингтон. Вольных проповедников стали преследовать. Самые популярные, самые непокорные попадали в тюрьму. Вольным проповедникам пришлось именовать себя лекторами, в наивной надежде, что название обманет епископа и лорда-наместника, верных слуг, верных псов короля. Вольных проповедников продолжали преследовать и под именем лекторов. Они стали скрываться. По всей Англии появились тайные пристанища и молельни. Они появлялись под разными именами, в разных обличиях, нигде не задерживаясь, произносили проповедь и уходили неизвестно куда, в другое пристанище, в другую молельню, где жаждали слышать живое, честное, задушевное слово.

      Томас Бирд оказался непримиримым бойцом. Как только в Гентингтоне появился Бернард, королевский чиновник, и принялся загонять истинных пуритан в епископальную церковь, которую они с некоторых пор посещали неохотно и редко, он открыто выступил против гонителя истинной веры. Оливер с готовностью присоединился к нему. Знание законов и некоторое знакомство с юридическими науками, полученное в Линкольн-Инне и на Судебном дворе, послужили доброму делу.

      Наконец его творческая энергия нашла себе применение. Он превратил свой дом в прибежище окрестного пуританства. Он укрывал у себя пуритан, которых преследовали епископы и король. Он помогал им из своих скудных средств и переправлял в надежное место. Ему всё было мало. В своем саду, выходившем на общественный выгон, он приспособил большой сарай под молельню. Ранним воскресным утром, сквозь плотный туман или под мелким дождем, сюда шли за пять, за шесть, за семь миль свободные фермеры, арендаторы, пастухи, прядильщики, ткачи, сапожники, бакалейщики, кузнецы, шли мужчины, женщины, дети, рассаживались на длинных деревянных скамьях, которые он поставил для них, в ненарушимом суровом молчании слушали нового проповедника, которого он приютил у себя на день или два, спорили, пели псалмы и в сумерках расходились по своим ближним и дальним домам, чтобы в течение недели поразмыслить над тем, что узнали, и ранним воскресным утром снова вернуться сюда, снова