мостами, роскошными дворцами, покинутыми хозяевами в плащах и камзолах. Они ушли однажды ночью, освобождая город для следующих поколений. Удар сотряс память, мысли в мозгу, смутную душу, так и не познавшую себя за сорок пять лет жизни, далекие звезды, тихо мигавшие в бесконечной высоте у Бога под босыми ногами. Темнота на улице, по которой когда-то ходил Бенвенуто Челлини с кинжалом на поясе (здесь однажды он встретил герцога Козимо Медичи, намереваясь со всем смирением просить его о помощи, но от незначащих слов герцога впал в ярость и нахамил ему; такое с Челлини случалось часто) стала гуще, а фонари резче. Amore, amore, ее нет теперь, – эхом звучал в голове пронзительный крик итальянки. Она сказала, что прежде работала в медицине – он подумал, что, скорее всего, в регистратуре поликлиники – и потребовала убрать пакет со льдом от лба, чтобы она могла произвести осмотр ран. Они что-то ворковали и щебетали вокруг него, взволнованная итальянка и обеспокоенная серьезная чешка, в то время как пьяная немка висела на руке мужа и прощалась. «Закажи мне еще!» Это был вечер в траттории, посредине которого ему, выпившему много вина, казалось, что они теперь все друзья, но, расставаясь, никто не предложил обменяться телефонами, и он принял это со смирением, потому что знал, что в наше время в Европе так бывает всегда. Две женщины снабдили его на прощание щедрыми поцелуями, они стояли на углу улицы поблизости от фонаря и целовали его в щеки, а он послушно наклонялся к ним и целовал их в ответ. В номере 2 отеля Panerei&Panerei, который он нелепо и жалко называл своим домом, он посмотрел в зеркало: оттуда на него глядел высокий дурак в модной красно-белой рубашке-поло с белым отложным воротником и потертых джинсах. Щека криво измазана помадой, на лбу торчит тугая фиолетовая шишка, ссадина ноет в том месте, которым он таранил стекло с наклейками кредитных карт. А где моя бейсболка? Ах, да, вот она, я бросил ее на кровать.
4
На следующее утро у Бражникова болел лоб над левой бровью и было смутно, тяжко, тягуче, муторно на душе. Это было то самое хорошо знакомое ему состояние, когда он чувствовал, что что-то глубоко и основательно не в порядке в его жизни, но никогда не мог сосредоточиться и сказать, что именно. Жил да сплыл, был рядом, да не зашел, бросал точно, да не попал. Это было про него. Главное всегда ускользало. Беспричинная тревога в такие моменты доводила его сосуды до сжатия, а горло до спазматического кашля, так что, бывало, он даже бежал к раковине и корчился над ней. Но он все равно улыбнулся вошедшей в комнату с подносом в руках Альбене – куда денешься в Европе от вездесущих вежливых улыбок, – перебросился парой слов с добродушным Вальтером и вышел на улицу, почему-то будучи твердо уверен, что сегодня опять встретит ее.
Так и случилось. Какая-то высшая сила сводила их на улицах Флоренции, брала за шиворот и сталкивала друг с другом, словно заставляя познакомиться. И ждать долго не пришлось. В четверть
