Орикс и Коростель. Маргарет Этвуд

балласт, в затхлом святилище или душном лектории, а само нашло кратчайший путь в стрип-бары; и культуру оно тоже выбросило за ненадобностью: музыку, живопись, поэзию и драматургию. С точки зрения тела все это сублимация, не более того. Почему не перейти сразу к делу?

      Но у тела свои культурные формы. Свое искусство. Казни – его трагедии, порнография – его любовные романы.

      Чтобы получить доступ к еще более отвратительным и запретным сайтам – куда не войдешь до восемнадцати лет и без специального пароля, – Коростель использовал личный код своего дяди Пита с помощью сложного метода, который назывался «лабиринт с кувшинками». Коростель прокладывал в Сети хитрый путь, хакнув коммерческие сайты, не слишком сильно защищенные, а затем прыгал с одного листа кувшинки на другой, по ходу заметая следы. Так что дядя Пит, получив счет, не разберется, кто все потратил.

      Еще Коростель обнаружил заначку дяди Пита – качественную ванкуверскую шмаль, которую тот хранил в банках из-под апельсинового сока в холодильнике: Коростель брал примерно четверть банки и досыпал дешевой беспонтовой травкой, стриженым веником, которым торговали по дешевке практически в школьном буфете. Дядя Пит не догадается, сказал Коростель, потому что никогда это не курит, разве что когда соберется заняться любовью с Коростелевой матерью, но, судя по количеству банок в холодильнике и скорости их исчезновения, это происходит не слишком часто. Коростель сказал, что по-настоящему дядя Пит кайфует, командуя в офисе, хлеща кнутом невольников. Раньше дядя Пит был ученым, а в «Здравайзере» стал топ-менеджером, большой шишкой, ворочает финансами.

      Что смотреть и когда выключать, решал Коростель. Логично – это же его компьютеры. Порой он спрашивал: «Ну что, ты закончил?» – и потом менял запись. Все, что они смотрели, реакции у Коростеля не вызывало – он разве что забавлялся. А Джимми потом тащился домой. Он чувствовал себя очень легким, будто из воздуха – разреженного воздуха, от которого кружится голова, на вершине какого-нибудь замусоренного Эвереста. Дома же родительские единицы – если были дома и сидели на первом этаже – ничего не замечали.

      – Проголодался? – спрашивала Рамона. Его невразумительное бормотание она принимала за «да».

      «Аппетитные голопопки»

      Лучше всего было зависать у Коростеля после школы, ближе к вечеру. Никто не мешал. Мать Коростеля дома почти не появлялась или вечно куда-то спешила – она работала диагностом в больничном комплексе. Настойчивая темноволосая женщина, плоскогрудая и с квадратной челюстью. В тех редких случаях, когда Джимми сталкивался у Коростеля с его матерью, она обычно молчала. Рылась в кухонных шкафах, чем бы перекусить «вам, мальчики» (так она их называла). Иногда она посреди приготовлений замирала – выкладывая залежалые крекеры на тарелку, кромсая рыжую с белыми прожилками вязкую сырную пасту – и стояла неподвижно, точно в комнате возник невидимка. Джимми казалось, что она не помнит, как его зовут; более того, что она не помнит, как зовут Коростеля. Иногда она спрашивала сына, чисто ли у него в комнате, хотя