Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера. Дмитрий Бавильский

почти двадцать лет спустя, та же самая мизансцена мгновенного раскрытия всего внешнего повторилась. Только на этот раз с воздуха.

      Но точно так же в иллюминаторе сначала проплывало одно сплошное море, затем – плавное вхождение в лагуну, каналы, мелькание аккуратно нарезанных территорий, прорезаемых каналами, пока на горизонте из облачной пены не возник город.

      Сначала похожий на изюминку, затем, по мере снижения и приближения, разрастающийся до родимого пятна. И внезапно становящийся предельно отчетливым, со всеми своими башнями и куполами, капиллярами и дактилоскопиями, отсвечивающими на солнце.

      Точно «боинг» на какое-то время перестал двигаться, зависнув и заснув в прыжке нечаянным Нижинским, чтобы пассажиры, прильнувшие к иллюминаторам, смогли отчетливо рассмотреть то, что им предстоит.

      Все уже было, все главное ты уже видел. Как-то даже досадно. Ибо открывается оно сразу и между делом, вне какой бы то ни было серьезности и основательности советского искусствоведения, накапливаемой десятилетиями ежедневных невозможностей. Скопом. Без статики и подготовки.

      Об этом ощущении есть хорошая фраза в письме Тютчева жене: «Ибо в сущности лишь в самые первые минуты ощущается поэтическая сторона всякой местности. То, что древние именовали гением места, показывается вам лишь при вашем прибытии, чтобы приветствовать вас и тотчас же исчезнуть…» (26.06.1869).

      12

      Впрочем, в самолете не было одного важного жеста, которым старпом Camel поприветствовал Светлейшую.

      Ведь при посадке самолета стюардов в салоне не видно: все они, подобно рядовым пассажирам, сидят, пристегнутые, с руками, сложенными на коленях. Некому дать отмашку началу чуда. Командир «боинга» скороговоркой, крайне формально попрощается уже на земле, когда дело сделано и все, посрывавшись с мест, нервно толпятся в проходах, расхватывая ручную кладь, в мыслях своих давным-давно опережая друг друга.

      А на корабле все происходит иначе. Когда хорватское судно вошло в воды лагуны и венецианские красоты начали неотвратимо приближаться, старпом, стоя у кормы во всем, как это и положено, белом, отдал честь только-только нарисовавшемуся на горизонте городу.

      Причем сделал это незаметно, двумя пальцами. Как если фуражку поправить. Но прочувствованно и особенно торжественно. Сразу понимаешь, что ритуал. Что сколько бы ни ездил туда-сюда, каждый раз вытягивается во фрунт.

      И не для пьяных немцев, которым по барабану и море по колено, но для себя. Так как крайне важно, чтобы рядом с тобой было нечто существенное и непреходяще прекрасное. Абсолютное. Привыкнуть к присутствию которого невозможно.

      13

      Пассажиры сходят на берег и оказываются на августовской набережной, ослепленной белым, безресничным солнцем. Никогда после уже не будет такого ощущения бездны возможностей вокруг. Каменные джунгли – так как город действительно похож на непроходимую данность, выход из которой нужно искать наугад, лишь примерно представляя направление движения