Седая нить. Владимир Алейников

– мукою за игрою. Или – многоголосьем строя, до которого – только шаг. Саша бледен. Питьё – в стакане. Тени ходят, как на экране, по стене, по измятой ткани лет, суливших так много благ, – до поры, за которой – бури. Саша, брови привычно хмуря, разражается, каламбуря, страстной речью. И вдруг – молчит. А потом прозревает что-то – за судьбою. И все заботы превращаются вмиг в щедроты. А вино, как и встарь, горчит.)

      Зверев – спал себе на полу.

      Гости – ринулись прямо к столу.

      Там ждало их всех – угощение.

      Продолжалось – наше общение.

      Выходило у нас всё, пожалуй, прямо по Боратынскому:

      – Я не люблю хвастливые обеды, где сто обжор, не ведая беседы, жуют и спят. К чему такой содом? Хотите ли, чтоб ум, воображенье, привёл обед в счастливое броженье, чтоб дух играл с играющим вином, как знатоки Эллады завещали? Старайтеся, чтоб гости за столом, не менее харит своим числом, числа камен у вас не превышали.

      Гости мои числа камен, по счастью, не превышали.

      Было их ровно девять.

      Как и девять камен – муз.

      Было ровно девять гостей.

      Включая спящего Зверева.

      …Девять муз. Обретенья звон.

      Узы. Пение. Аполлон…

      Помню, помню, помню я вас – лепестки ваших песен тают, и на западе луч погас, и венки у воды сплетают. На востоке забрезжит свет, станет оку опять просторней, а ушедшего – больше нет, оттого и глядит покорней. Будет сердце ещё больней задыхаться в словах минувших, на пороге грядущих дней поминая давно уснувших. Целовали вы дев следы, обнимали деревья летом – но всегда шепоток беды и для вас не бывал секретом. Постигали вы страшный смысл, некий корень искали тайный, оказавшись рабами числ, господами хандры бескрайней. И настиг вас не меч, не луч – а игла уколола злая, чтобы вздох был последний жгуч и терзались, причин не зная. Что же делать и как нам быть? Снисхожденье – неволя Рока, – то ли запад протянет нить, то ль окликнут ещё с востока. И стоим посреди страстей, чтобы, дар восприяв общенья, провожать не спешить гостей – и любви осознать значенье.

      Боратынский когда-то сказал:

      – Были бури, непогоды, да младые были годы!..

      Были бури. И непогоды.

      Были годы. Младые? Да.

      Были гости. Девять персон.

      Девять дружеских, звёздных имён.

      (Ворошиловское – десятое.

      Яковлевское – одиннадцатое.

      Величанского имя – двенадцатое.)

      А осталось – девять теней.

      (Ворошилова тень – десятая.

      Яковлевская – одиннадцатая.

      Величанского тень – двенадцатая.)

      Никого нет в живых из них.

      Вспоминая их среди ночи,

      остаётся девять свечей

      (Ворошилову в память – десятая,

      в память Яковлеву – одиннадцатая,

      Величанскому в память – двенадцатая)

      в одиночестве зажигать…

      Грустно? Грустно.

      Страшно? Не страшно.

      Просто – странно:

      былого – нет.

      Наше брашно добро на пашне.

      Впереди