Смерть президента. Виктор Пронин

можно было принять и за поклон, и за готовность куда-то броситься, помчаться, исполнить.

      – Да...

      – Кого?

      – Подбери из новеньких... В этом деле мне нравится некоторая неумелость, – Цернциц смущенно улыбнулся. – На последнем финале мелькала какая-то светленькая...

      – Будет, – кивнул Стыць.

      – Хотя... – протянул Цернциц в некотором раздумье.

      – Слушаю!

      – Даже не знаю. – Он подпер ладонью щеку и посмотрел в пространство неба, словно ожидая оттуда совета.

      – Я бы так не смог, – сдавленно вырвалось у Стыця, и он тут же прижал мясистую ладонь ко рту, будто брякнул нечто несуразное.

      – Как бы ты не смог? – Цернциц услышал его слова.

      – В последний момент, в самый-самый... Я бы сам к ней под стол полез.

      – А, – снисходительно улыбнулся Цернциц. – Понимаю... В этом тоже что-то есть... Но как посмотреть... Здесь требуется самообладание, выдержка... Умение оценить... Но главное в другом...

      – Понимаю, – Стыць проглотил комок в горле. – Это не каждому по зубам.

      – По язычку, – поправил Цернциц. – Она уже здесь?

      – Вчера вы сказали, что пусть останется та же... И я ее предупредил.

      – Ну что ж... Пусть. А после обеда сменишь...

      – Сделаю.

      – И еще, – Цернциц встал из-за стола, подошел к окну, окинул взглядом мир, постоял, скрестив руки на груди, как это любил делать, глядя на поле сражения, все тот же мордатый, низкорослый полководец. – И еще, – Цернциц вернулся, сел, механически заглянув под стол, – сегодня намечается гулька... Банкет, как выражаются ученые люди.

      – Все готово! – Стыць уже хотел было уважительно добавить «Иван Иванович», но спохватился – не имел он права обращаться к Цернцицу по имени-отчеству, вообще как-то обращаться к нему. Только выслушивать, только исполнять, только беспрекословно. Это нисколько его не задевало, он искренне полагал, что так и должно быть, так и положено общаться с большим человеком. Если бы он произнес: «Все готово, Иван Иванович», это было бы все равно, что собака, которой сказали «фас», ответила бы: «Хорошо, Иван Иванович».

      – Народу будет много, публика серьезная... Весь цвет города...

      – Все готово! – повторил Стыць, перебив Цернцица и не заметив этого.

      – Подожди, – Цернциц поморщился. – Не торопись... Все произойдет не в ресторане, а здесь... На нашем этаже.

      – Но... – Стыць был растерян.

      – Здесь, – повторил Цернциц. – Ресторан... Это пошло. Пьянка, напьются, расползутся, обблюются...

      – Но цвет города...

      – Об этом самом цвете я и говорю. Постарайся, чтобы все хотя бы оставались на ногах. Столы накрыть в большом фойе... Стульев не надо. Пусть ходят, пьют, едят, общаются... Смотри только, чтобы ничего ценного не сперли.

      – Цвет города?

      – Да! – первый раз повысил голос Цернциц. – Я говорю именно о них, об этих голодранцах вонючих! Заведи их сюда, во всяком случае, не препятствуй, пусть полюбуются сверху на свой задрипанный город...

      – Да они обалдеют!

      –