Spiegelbilder. Константин Кадаш

войны

      смешанного с ветром

      оглушительным и неподъемным

      как страх высоты

      пустоты

      в сердце в комнате в доме

      в мире вокруг

      оставшейся после

      после-

      днего шага

      по ту сторону

      края

      земли

      [Lustraga]

      Открой книгу праведников и книгу лжей,

      Оставь пару строк для послания коринфянам,

      Для их мужей,

      Жен, с ладонями теплыми и нежными,

      Как руки матери,

      С губами опытными, как любовниц губы,

      Для крохотных человекоподобных

      Собачек, для убийц и копьеносцев, для вшей

      В волосах челяди и знати,

      Для меня – пару строк в промежутке

      Между

      Точкой

      и

      всеми, кто

      Любы.

      [Tick-Tock Raga]

      Твои шведские ходики.

      Сломанные.

      С вечно спешащей секундной стрелкой,

      и молчаливо застывшей – часовой;

      часы, по которым только и можно было сказать,

      что время, пусть неопределенно, но существует.

      Вот оно: тощей дробью последовательно вычеркивает

      Мгновения чьей-то безымянной жизни.

      По вечерам я смотрел на твои расторопные шведские ходики,

      Пил скверно заваренный чай,

      Гремел ржавыми ключами, давным-давно потерявшими

      Свою замочную скважину.

      После – шел к вулкану.

      Знаешь, если встать спиною к кратеру, лицом на север,

      Так, чтобы заходящее солнце едва касалось

      Своими теплыми лучами мочки левого уха,

      Можно увидеть семейство китов, там, в океане,

      У самого горизонта – мелкий пунктир, китобойные судна, —

      Можно услышать их медленные песни,

      Нарисовать грозовую

      Тучу.

      Заблудиться.

      [Грошик в копилке]

      Красный матрос с белым лицом безусого мальчика,

      Так трогательно обмиравшего при первом же звуке Вашего имени,

      Произнесенного шепотом настойчивым и пьяным прямиком в губы,

      Когда угадать невозможно, чем была эта милая детская ласка:

      Прочтением паспорта или же поцелуем

      Трепетным-девичьим-жадным и вовсе уж не невинным.

      Красный матрос с белым лицом безусого мальчика,

      С красным цветком на груди лепестками обнявшим отважное сердце,

      Тревожное сердце, схоронившее в себе грозу, усталость громоздкую

      От велеречивой вселенской тоски, от сладострастия юных,

      От невозможности прикосновения к целомудренной и нежной,

      В великие дни октября в палую листву уснувший.

      А грошик все звенел-звенел в свинье-копилке,

      Когда ты бежала, Алиса, когда ты смеялась.

      [Lunar pojke säger om Gud]

      И вся твоя боль

      И вся твоя соль

      И все твои бумажные

      самолетики

      оставленные за шкафом

      И все твои языки и губы и

      прикосновения