Мёртвая вода. Инна Тронина

льстить. Теперь здесь больше нет ни должностей, ни субординации. И хочу вам сказать несколько слов, потому неизвестно, чем кончится дело.

      Андрей про себя подумал, что нужно послать кого-то из ребят за ответом на поданную записку. И сделать это нужно поскорее. Судя по грохоту внизу, штурмующие части уже прорвались на первый этаж. Сверху же наступает их союзник – огонь.

      – Вы – не военный. Вы – политик. Надо сказать, знающий политик. Вы и ваши депутаты, при всех к ним претензиях сделали всё, что могли. Вы хотели предотвратить этот переворот, по возможности, подавить его. У вас за последнее время не было ошибок. Все грехи остались в девяносто первом году. Теперь вы очистились огнём, искупили свою вину. Я знаю, как тяжело вы переживали исход референдума двадцать пятого апреля. Вы тогда надеялись на здравый смысл нашего народа. Я тоже на него надеялся. Видимо, та драма имела в основе какие-то особые черты чисто русского этноса. Ни мне, поляку, ни вам, чеченцу, понять это не дано. Чтобы ни случилось сегодня и после, я буду гордиться знакомством с вами – на том и этом свете. Более жуткой и одновременно светлой минуты в моей жизни ещё не было…

      Остальные стояли в проходе молча, прислушиваясь к разговору. Слова сопровождались свистом, громыханием и приближающимся треском пожара.

      Карие глаза спикера сейчас казались чёрными – может быть, потому, что его лицо словно залили гипсом. Такого безмолвного, загнанного вглубь отчаяния, Озирскому ещё не приходилось видеть. Впрочем, нет, он видел… И слышал сейчас мелодичный голос Сальмы Эфендиевой, кстати, внешне очень похожей на нынешнего собеседника. Видимо, они приходились друг другу роднёй.

      «Всё должно быть внутри. Даже если убивают твоего ребёнка, надо стоять с каменным лицом…»

      – Если мы терпим поражение, значит, я не сделал всего, чтобы не допустить поражения…

      Бойцы Андрея расступились, и несколько секунд смотрели вслед ушедшим. Их командир с трудом отнял руку от берета. Всё время разговора он стоял навытяжку, как в Почётном карауле.

      – Серёга! – Озирский нашёл глазами Макаркина и выразительно откашлялся. – И кто ещё здесь есть патриоты… Ещё раз – никакого нацизма я не потерплю! На братских могилах крестов не ставят.

      – Ты это чего? – даже испугался Брагин. – Мы не стадо, чтобы гуртом в землю идти!

      – Ромыч, я о другом. Я о том, что учение Пророка Мохаммада, да пребудет с Ним мир, есть высшее озарение. Настоящих мужчин, похоже, можно воспитать только по Корану. Да и женщины у них замечательные! – Озирский немного помолчал. – Так, теперь другое. Мы с Ромычем отправляемся на поиски Оксаны Бабенко и её матери. Леонид, Кондрат, Мирослав… Впрочем, и остальные могут помочь… Вам нужно обязательно встретиться с тем, кому я отдал записку. Встреча у председательского крыла здания. Он должен сообщить ответ.

      – Ты что, их вывести и спрятать надумал? Президента и спикера? Или ещё кого-нибудь? – Мирослав Компанийц из Тирасполя, которого Андрей знал уже полтора года, смотрел недоверчиво, рассеянно. –