Отныне и вовек (сборник). Рэй Брэдбери

и вскакивать, как в детстве, с восходом солнца, ликуя оттого, что жизнь не кончается, что мир по утрам рождается вновь, что в груди бьется сердце, а в запястьях стучит пульс.

      Тут он услышал чей-то смех. Это смеялся он сам, ошеломленный своей неизъяснимой радостью.

      Откуда-то сверху донеслись звуки шагов. Кардифф поднял взгляд.

      По ступеням спускалась – но при виде его замерла – самая прекрасная женщина на всем белом свете.

      Где-то, когда-то, от кого-то он слышал: закрепи изображение, пока не поздно. Так говорили первые фотоаппараты, которые ловили свет и переносили озарение в камеру-обскуру, чтобы реактивы в фаянсовых плошках могли вызвать пленных призраков. Лица, пойманные в полдень, проявлялись в кислотном растворе: глаза, губы, а вслед за тем и таинственная плоть – сама красота, или надменность, или детская резвость, принужденная к неподвижности. В темноте эти фантомы трепетали под химической рябью, пока ритуальные жесты не извлекали их на поверхность, преображая время в вечность, которую можно брать в руки когда пожелаешь – даже после того, как теплая плоть исчезнет.

      Вот так же и с этой женщиной: в яркий полдень на ступенях мелькнуло чудо; оно сошло в прохладную тень холла, чтобы явиться в пучке солнечного света у порога столовой. Навстречу руке Кардиффа медленно выплыла ладонь, следом показались запястье, локоть, плечо и, наконец, словно из фотографического проявителя, возникли призрачные очертания милого лица – так цветок раскрывает свою красоту, встречая рассвет. Пронзительные, яркие, летне-синие глаза весело сияли, разглядывая его, будто бы и сам он только что появился из той волшебной ряби, в которой плавают воспоминания, готовые спросить: «Узнаешь?»

      «Узнаю!» – подумал он.

      «Неужели?» – послышался ему отклик.

      «Конечно! – воскликнул он, не произнося ни слова. – Я всегда надеялся тебя вспомнить».

      «Ну, что ж, – сказали ее глаза, – будем друзьями. Возможно, в другом времени мы уже встречались».

      – Нас ждут, – поторопила она вслух. «Именно так, – подумал он, – нас с тобой вместе!»

      И он заговорил:

      – Как вас зовут?

      «Можно подумать, ты не знаешь», – ответила она молча.

      Это было имя женщины, умершей четыре тысячи лет назад; образ ее затерялся в египетских песках, а теперь, в летний полдень, появился снова, но уже в другой пустыне, где обветшал перрон и замолчали рельсы.

      – Нефертити, – выговорил он. – Дивное имя. Означает «Прекрасная пришла».

      – Надо же, – откликнулась она, – вы угадали.

      – Когда мне было три года, меня повели смотреть сокровища Тутанхамона, – сообщил он. – Я разглядывал его золотую маску и воображал, что это мое лицо.

      – Ну правильно, так и есть, – ответила она. – Просто вы никогда этого не замечали.

      – Не верю своим ушам!

      – Надо верить, тогда все сбудется. Есть хотите?

      «Так хочу, что просто умираю», – подумал он, не сводя с нее глаз.

      – Тогда вперед, – рассмеялась она, – пока не расхотелось.

      И повела его на летний пир