Мера любви. Избранное. Лариса Захарова

кличка дана – «враг народа», —

      То теперь уж не все ли равно…

      Вновь сирена пронзительно воет,

      Открывается с лязгом вагон,

      Слышны вопли и брань…

      Под конвоем

      Нас выводят на грязный перрон.

      На расстрел? Вновь в тюрьму?

      Или – роздых?

      Нет, о будущем думать невмочь.

      Как пьянит неожиданный воздух!

      Как шатает морозная ночь!

      На вокзале привычно и ловко

      Изможденных, стоявших едва,

      Словно вещи, заткнув в упаковку,

      Как нас втиснули в эту кладовку

      Общей площадью метр или два?!

      Что ей наша тоска и усталость!

      Насмерть сдвинула наши тела,

      Безразмерной кладовка казалась,

      Девять женщин в себя приняла…

      Нерушимое воспоминанье —

      Как стоим уплотненной гурьбой:

      Падать некуда в общестоянье…

      И невольно, теряя сознанье,

      Подпираем друг дружку собой.

      Старушка-профессор, страдая падучей,

      Почти умирала, лишаясь сил,

      Стоять среди нас – было самое лучшее:

      Падением обморок ей не грозил.

      Как жаждали хлеба пустые желудки,

      Иссохшие губы молили: «Воды!»

      Вот так простояли мы

      чуть ли не сутки

      В немом ожидании новой беды.

      Формально же – не было истязанья,

      Противозаконных его примет;

      А если пытка была без названья,

      Считалось, ее действительно нет.

      Контрастом к бывшим словам привета

      «Доброе утро!» – звучало для нас:

      «Вы не в санатории!»

      Фразу эту

      Нам повторяли тысячи раз.

      Чикаться, что ли, с «врагами народа»?

      Изменников Родины – расстрелять!

      У них отобрали только свободу,

      А надо было и жизнь отнять!

      Вдруг чашкой разбитой печаль раскололась,

      И средь несчастных измученных тел

      Девушки юной вырвался голос

      И гурилевскую песню запел.

      Вот в Таганке нам петь запрещали,

      Но сейчас за массивной стеной

      Надзиратели враз замолчали,

      Не бранились уже, не кричали,

      Не стучал сапогами конвой…

      Пела девушка – ангел Господень,

      Арестантка – такая ж, как мы.

      А была незаметною вроде,

      Но, стесняясь слегка при народе,

      Поняла вдруг, что голос – свободен,

      Неподвластен режиму тюрьмы.

      Словно выйдя из адова круга,

      Мы старались тоску превозмочь

      И, с трудом обнимая друг друга,

      Уже верили: кончится ночь!

      Молодели душою и телом

      И шептали:

      «Мужайся! Держись!»

      Улыбались…

      А девушка пела,

      И волшебные звуки неслись…

      Ну а время текло своим ходом,

      И маячили где-то вдали

      Воля, солнце и синь небосвода,

      Но, как символ былой несвободы,

      Те минувшие тяжкие годы

      Эту песню для нас сберегли.

      Они молодость нашу промчали,

      Ну