Горесть неизреченная (сборник). Анатолий Бергер

не зная,

      Есть на то партийный суд,

      Что вернуться к прошлым вехам

      Не придётся. Стон умолк,

      Но сломать хребтину чехам,

      Как сломали венграм – долг,

      Что глупа к свободе тяга.

      Вновь рассыпался в руке

      В прах окурок. Эх, трудяга

      В полинявшем пиджачке.

1968* * *

      Знаю, дней твоих, Россия,

      Нелегка стезя,

      Но и в эти дни крутые

      Без тебя нельзя.

      Ну, а мне готова плаха

      Да глухой погост

      Во все дни – от Мономаха

      И до красных звёзд.

      И судьбины злой иль милой

      Мне не выбирать,

      И за то, что подарила —

      В землю, исполать.

      Кто за проволкою ржавой,

      Кто в петлю кадык —

      Вот моей предтечи славы

      И моих вериг.

      Не искали вскользь обхода,

      Шли, как Бог велел,

      И в преданиях народа

      Высота их дел.

      Погибая в дни лихие,

      Оттого в чести,

      Что не кинули, Россия,

      Твоего пути.

1967* * *

      Мне советской не надо славы,

      Я ищу на неё управы

      За лихие её дела,

      За растленное ею слово,

      За распятье всего живого,

      За сердца, что выжгла дотла.

      За ночные слепые страхи.

      Те – смирительные – рубахи,

      Смертный мрак наведённых дул,

      И глумящихся толп разгул.

      Да, крутые у нас с ней счёты,

      Рассудили бы нас пулемёты,

      Но не равен уж больно спор,

      У неё – лагеря, ракеты,

      Подставные суды, газеты,

      У меня – лишь строка в упор.

1968

      Арест

      Та весна мучила недаром. В душе была недосказанность и смута; я говорил друзьям, что меня одолевают предчувствия. А стихи шли удачно, светло, будто вернулся 1962 год. Это меня и настораживало: песня давней той поры оборвалась на армейском плацу; затерялась в свисте заполярных метелей. Притом каждый стих даже интонацией звучал, как пророчество. В довершение – десятого апреля мне приснился сон страшный, как беда. Привиделось, что я в своей комнате обнаруживаю снаряд и смаху выбрасываю его в открытое окно. На улице раздается взрыв, крики, стон, и я с ужасным замиранием сердца жду расплаты. Проснулся я, как потерянный, и целый день ходил с камнем на сердце. Я рассказал об этом сне отцу, матери, потом жене. Но как быть с предчувствиями? В них загадки, а не разгадки.

      Ни стихи, ни сны ничего не могли поделать. Проклятая реальность была за углом.

      Пятнадцатого апреля в квартирную тишину утра ворвался звонок. Вошедшие люди – они были тёмные и глухоголосые – заполнили комнату. «Нам нужен Анатолий Бергер». Я был нездоров тогда, накануне в поликлинике продлил бюллетень, на ночь мне делали горчичники. Я привстал на кровати. В ордере на обыск меня подозревали в сношениях с неким Мальчевским, о котором я слышал впервые. Начался обыск. Обыскивали вещи, простукивали стены. Открыли пианино и совались в переплетение его музыкальных рёбер и жил. Отца не было дома, мама, посеревшая лицом, молчала. Я поймал