Шелк аравийской ночи. Николь Фосселер

наутро с ее отцом, но не сделал этого. Ральф раздул искру, которую однажды высек Ричард Фрэнсис Бертон, и разжег огонь, горевший спокойнее и ровнее, однако отнюдь не менее сильно.

      – Майя, – хрипло прошептал он, оторвавшись, чтобы перевести дух, и нежно поглаживая ее по щекам, – я пока не смогу предложить тебе ничего лучшего, чем офицерское бунгало в горах. Ты станешь женой солдата, и…

      – Тсс, – перебила она, приложив палец к его губам. – Я знаю. Большего и не нужно. – Она обхватила Ральфа за шею и прижалась к нему, закрыв глаза, купаясь в потоке солнечных лучей, пролившемся вдруг с небес.

      Она была готова немедленно отправиться за Ральфом куда угодно – в индийское бунгало, африканский крааль или на край земли. Но сейчас они были гостями на дне рождения тети Доры в Саммертауне, так что Майя была вынуждена довольствоваться возвращением в сад на подобающем расстоянии от Ральфа – два фута и десять дюймов, как предписывал этикет, – и вести себя, словно этих упоительных мгновений вовсе не было.

      Когда солнце скрылось, забрав с собой дыхание весны, гости бодро потянулись к дому и кинулись к буфету в столовой. Словно их морили голодом целый день, они накинулись на лосося, треугольные тосты и соус из трав, на яркие кусочки сыра, ростбифа и ветчины с искусно порезанными на гарнир овощами. Набросились на салат из омаров, хрустящие жареные куриные ножки, котлеты из ягненка в бумажных манжетах и не в последнюю очередь на вина из неисчерпаемых погребов Эдварда Дринкуотера. В просторном вестибюле стоял вдоль стены ряд стульев, двери были сняты с петель. В одном из соседних помещений камерный оркестр наигрывал танцевальную музыку. В другой комнате дамы оставляли шляпы, шали и капоры и толпились у двух напольных зеркал, чтобы привести себя в порядок, а в салоне по соседству джентльмены старшего возраста рассуждали о политике за стаканчиком бренди и сигарой.

      У Майи вдруг стало необыкновенно легко на душе, она смеялась и болтала не менее раскованно, чем ее кузины и другие светские леди. Ее глаза лучились, словно она светится изнутри. Оказалось, что нет недостатка в молодых джентльменах, желающих пригласить ее на танец, а те, кто знал ее по предыдущим вечеринкам и чаепитиям, удивлялись, как они могли принять Майю Гринвуд за скучного книжного червя. Даже у очень обеспеченного и вполне симпатичного Уильяма Пенрит-Джонса – тетя Дора пригласила его с расчетом на двух своих младших дочерей, Мейбл и Клару, но он целый день рассыпался мелким бесом перед Ангелиной – вдруг зародились сомнения, за которой из двух дочерей Гринвудов ухаживать.

      – Я почти ревную, – проговорил Ральф, когда наконец пришла его очередь сопровождать Майю в танце.

      – На это нет никаких причин, – засмеялась она, кружась с ним по залу в такте три четверти. Его прикосновения во время танца до немногих допустимых мест – руки, спина, лопатка – и не более, чем краем ладони, пробудили в Майе истому страсти.

      – Ты просто не знаешь, как восхитительно выглядишь, – прошептал он ей на ухо, наклонившись совсем низко, почти преступив