Наймичка. Тарас Шевченко

ты, небого, вдова?

      – Ни, московка… – проговорила сквозь слезы наймичка.

      – Так, так… А как тебе зовуть, небого?

      – Лукия…

      В это время проснулся ребенок и заплакал. Старый Яким принялся колыхать, припевая:

      Э… э, люли,

      Чужим дитям дули,

      А нашому калачи,

      Щоб спало вдень и вночи.

      Бедная Лукия! Потому что это была она – та самая счастливая прекрасная царица непорочного сельского праздника. Бедная! чем отдалися в твоем сердце звуки твоего милого единого дитяти? Бедная! ты сама чуть не зарыдала и не запела вместе с Якимом. Но ты силою любви твоей удержала порыв восторга и только тихими слезами утишила его.

      Марта возвратилася с полдником, поставила его кое-как на столе и бросилась к колыбели.

      – Цыть, цыть, мое серденько! Ну тебе с своим волчьим голосом, только моего Марочка перепугал. цыть, моя пташечко! Я тоби мозючок дам! – И она сунула ребенку рожок с теплым молоком и обратилась к Якиму: «Чему же ты не просишь полудновать? А коли хочешь яблок или дуль, то сам сходи в лех. Та заодно наточи и грушевого квасу. А я от дытыны не отойду, поки воно не засне, сердешнее! Ишь, как напугал, и до сих пор еще слезки у бедного на щечках.

      Годуйся, годуйся, мое серденько!» Яким, помолясь Богу, сел за стол, пригласил и Лукию с собою садиться. После нескольких вареников он заговорил как бы сам с собою:

      – Видишь, какая на свете правда. Отдать бедного одинокого человека в москали, а жену, сироту убогую, пустить по миру. Нехорошо меж людьми делается! добро, что она еще богобоязненная, ищет себе кусок хлеба трудами честными. А другая бы на ее месте и при ее красоте и молодости пропала! С душою и телом пропала навеки.

      – Разве Лукия московка? – спросила Марта, вслушавшись в слова Якима.

      – Московка, – ответил Яким, не подымая головы.

      – Бесталанная! А может, муж твой, Лукие, пьяныця, ледащо було?

      – Ледащо! – ответила Лукия.

      Яким поднял голову, посмотрел на Лукию и сказал:

      – Так туда ж ему и дорога.

      – И я так думаю, Лукие! – сказала Марта. – Боже сохрани и заступи, Пресвятая дево, нашу бедную сестру от лихого да ледачого мужа. Мы вот с Якимом, благодаря Бога, часточку прожили-таки на свете; правда… ну, да смолоду чего иногда не случается…

      – Ну, завела теперь свои гусла… – сказал Яким полушутя, полусурово. – да вашу сестру если б не попомять хорошенько, то и добра не видать.

      – Ну, да вы хороши. Негде правды спрятать… Отак всегда заговорюся с ним и не вижу, что мой Марочко давно заснул. – Она бережно закрыла его чистою простынкою и присела, перекрестясь, к столу около Лукии, сказавши:

      – Годуйся, Лукие! Ты не смотри на него! Он у меня всегда что-нибудь ворчит. Такой уж зародился никчеменный.

      И она взглянула, ласково усмехаясь, на мужа. Яким и виду не показал, что заметил ее улыбку, только погладил усы рукою.

      Полдник кончился, все встали из-за стола, помолились Богу, и Марта, собирая со стола посуду, сказала Лукии:

      – Ты бы, Лукие, пошла в другую хату та отдохнула с дороги. Теперь там никого нету, все ушли в село