Море, причал и бутылка вина. Александр Мигунов

выгрузили с парохода, передислокация, строго засекречено, подготовка к решающему удару с неожиданной стороны, противник и ухом не ведёт, и вдруг обрушивается Норд-Ост. Лупил по бухте, что тот боксёр! Врежет, – тяжёлые танки трепещут, как деревянные сортиры, повизгивают гусеницами, как поросята. Ещё врежет, танки зависают на самом краешке пирса. Ещё удар, танки, кроша бетон, валятся в бушующие волны. Вода, как понимаете, разверзается, водоворот, всплеск, будто бомба. Зрелище, отмечу, ещё то!»

      «Вы подумайте!» – вскрикнула мама, что было её театральной манерой. Мама любила людям льстить, но офицер, не знавший этого, принял её вскрик за чистую монету.

      «А знаете ль вы, – спросил он так громко, что тут же отвлёк от карт и дремоты ещё некоторых пассажиров. Они скособочились, с разных сторон стали вслушиваться и наблюдать. – А знаете ль вы, отчего, собственно, происходят эти самые Норд-Осты?»

      Мама в ответ намолола чушь про Арктику, высокое и низкое давление, брожение чего-то в атмосфере, в результате призналась, что не знает. У меня на этот счёт была своя теория, но я постеснялся её изложить. Соседи решили не бахвалиться, или, что хуже, не позориться, и вообще в сторонке уютнее, всё отмечаешь, и без нервов.

      «Представьте себе, что это хребет, – офицер выстроил стаканы из-под чая, которым мы только что побаловались, взглянул на меня и подмигнул: – Мы все понимаем, что речь идёт не о спине, а о горах».

      Он снял с себя галстук, положил его на столик и, сгибая его так и сяк, выложил вдоль хребта бухту. Мама критически оценила, кое-где выправила линии.

      «Не городите чепухи! – как бы в шутку вспылил офицер и снова выложил галстук по-своему. – Вам, гражданским лицам, лучше бы не спорить. Я по долгу службы неоднократно облетал долину и бухту на вертолёте, видел всё, так сказать, птичьим глазом, и утверждаю, что бухта похожа на бутылку из-под шампанского».

      «Впрочем, – он мне подмигнул, – очертания наших берегов это государственная тайна. Не разболтайте своим девушкам».

      «Да ну вас! – сказала мама, краснея. – О каких вы девушках говорите. Нет у него никаких девушек. Рано ему думать о девушках».

      Девушек, в самом деле, не было, в этом мама не ошибалась. А думать…, – знала бы она, как рано я начал думать о девочках, знала бы мама, что если я думал, я только о девочках и думал.

      «С вертолёта, – рассказывал офицер, – видно, как Цемесская долина переливает речку в бухту, бухта похожа на бутылку, у которой частично отбито горлышко, из этого горлышка в Чёрное море выливается мутно-зелёная жидкость».

      Офицер глядел маме точно в глаза, вышибая искру взаимопонимания.

      «Замечаю в ваших синих глазах лёгкий протест против мутно-зелёного. Качество вашего загара, даже не подпорченное отлучкой в хмурые погоды Ленинграда, наводит на мысль, что вы многократно нежили ваше прекрасное тело в непосредственной близости от моря, и кому, как не вам прекрасно известно, что море бывало красным, оранжевым, жёлтым, зелёным, голубым, синим, фиолетовым, а также использовало следующие