Пленник железной горы. Генри Лайон Олди

на меня-то окрысился? Я все-таки постарше тебя буду – и как живой, и как мертвый. У меня опыт. Старших надо чтить. Старших надо уважать. Вот ты Мюльдюна чтишь? Папу? Маму?»

      Чту, согласился мертвый я. Уважаю. У них опыт, они мне ничего не сказали про старшего брата-недоделка. Я ехал в Кузню счастливый. Оружие выбирал – счастливый. Я только умер несчастный, но тут они ни при чем. И знаешь что, Омогой? Я сейчас уважаю их меньше, чем раньше. Чту меньше. Люблю по-прежнему, но любви не прикажешь. А почтение, уважение… Меньше, да. Гораздо меньше. Мне стыдно, но это так.

      «Полагаешь, они должны были тебе всё сказать? Про брата?»

      Наверное, да.

      «Перед отъездом в Кузню?!»

      Да.

      «Ну, парень, ты даешь! И ты бы ехал несчастный? Несчастный, выбирал оружие?»

      Зато я умер бы счастливый. Я знал бы, что не один такой.

      «Ты же знал! Тебе говорили, что из Кузни не возвращаются!»

      Говорили. Одно дело, когда не возвращается кто-то. И совсем другое дело, когда не вернулся твой родной старший брат. Кровь от крови, плоть от плоти. Так ты не одинок в жизни, потому что есть Мюльдюн, и в смерти тоже, потому что был он, который не вернулся.

      «А с чего ты решил, – спросил мертвый Омогой, – что он не вернулся? Тот, который старший?»

      Ну, я же не вернулся.

      «А с чего ты решил, что ты не вернулся?»

* * *

      – Пить…

      – Вот, пей…

      Вода. Чистая. Прохладная.

      Мало.

      – Еще…

      – Нельзя.

      – Еще!

      Расширяюсь. Хочу пить. Хочу пить. Очень хочу пить. Стану большим, отберу всю воду. Напьюсь. Нет, не расширяюсь. Усыхаю. Нет сил. Нет воды. Ничего нет.

      – Капельку…

      – Куо-Куо смочит тебе губы. Больше нельзя.

      Кто?!

      Будь у меня хоть чуточку силенок, подскочил бы на лежаке. А так всего лишь открыл глаза. Измучился! Словно не веки поднимал, а гору Чочур-Мыран. Сарын-тойон, слепой зрячий – вот кто меня понял бы, с его глазами-то!

      Дочь кузнеца сидит рядом, прямо на полу, поджав под себя ноги. В руке она держит глиняную чашку с водой. Влажной тряпицей касается моих губ. Пальцами выжимает сладкую благодать. Пара капель упали мне на язык. Уруй-уруй! Я с благодарностью проглотил, что досталось, и понял, что погиб. Вначале я, оказывается, не совсем погиб, а теперь совсем.

      Кинется она на меня, что делать стану? Как отобьюсь?

      «Жених! Станем вместе спать, детей рожать!» Я опять зажмурился, чтобы не так страшно было, а в ушах звенит-гремит: «Красавец мой! Суженый-ряженый!» Ну что я за неудачник?! Нет, прав Омогой: родится у меня младший брат, лучше ему про меня не рассказывать.

      – Ты окрепнешь, и Куо-Куо даст тебе еще воды…

      Окрепну, подумал я, и первым делом вооружусь. Не всегда же Кытай Бахсы будет меня от дочки защищать! Вот сейчас, например, не торопится. Кует себе, подлец, и в ус не дует.

      – Ты вспотел. Тебя надо вытереть.

      Вместо чашки – миска. Другая тряпица, побольше. От миски тянет кисленьким.