Имя твое -три буквы: ОСТ. Ирина франковна Григорьева

о брата: элегантная шляпа, развевающийся плащ, белоснежный шарф. В далеком 1975 году на экраны триумфально ворвался фильм «Помни имя свое», основанный на трагической, подлинной истории русской матери, разлученной со своим ребенком в адском пекле Освенцима. Помню, билетов в кассе не было, и добрая капельдинерша предложила нам два складных стульчика. После сеанса отец поведал мне историю о своих родных братьях и юной русской девушке Марии, чьи судьбы, словно трагические нити, были сплетены войной в один горький узел, когда их, еще совсем юных, угнали в Германию. В пятидесятых годах, Мария посетила родной город по туристической визе. Одета она была в длинное изящное платье, шляпку, скрывающую лицо под вуалью, и ажурные черные перчатки. Необычайно молчаливая. Всего два часа было отведено ей на общение с сестрой, Таточкой. Не прошло и полугода, как отца не стало. Он ушел ранней весной, а которой грезил долгими зимними вечерами! Бывало, погладит мою руку и тихо скажет: «Скоро весна, чувствую, дышать мне станет легче …»

      В 2018 году я начала работать в архиве Бад-Арользена, в Германии. Фотографии, представленные в этом рассказе, и места, где братья отца и Мария претерпевали принудительный труд, взяты из архивных фондов.

      Этот рассказ родился из неутолимой жажды вдохнуть жизнь хотя бы в тени минувшего, воскресить имена, обстоятельства и судьбы, поглощенные безжалостным временем. Это были люди, чей век был отмечен мукой, страданием и трагическим финалом, не успевшие раскрыть весь блистательный потенциал, что таился в их сердцах.

      "Я зеркало. Смотрите, как я отражаю Ваш мир, ваш хаос, …" ( М.Цветаева)

      Я сегодня, словно под гипнозом, брожу меж сверкающих отражений в магазине, робко выспрашивая цены, выискивая то самое – маленькое, дорожное, что уместится в сумочке. Сегодня я вновь застыла перед зеркальной витриной, плененная мучительным вопросом: купить или не купить? Внутреннее напряжение достигло предела, и я не выдержала.

      – Татачка! – воскликнула я, обращаясь к сестре. – Давай купим это дивное зеркало!

      – Ой, какое хорошенькое! – пролепетала сестра, склонив голову набок.

      Я уже протянула деньги, но продавец остановила меня:

      – К сожалению, они продаются только парой.

      – Мария, ну зачем тебе два зеркала? – удивилась Татачка. – Тебе и одно-то повесить некуда.

      – Да я не вешать хочу, а на столик поставить. Знаешь, оно такое оригинальное. Овальное, с причудливым узором по краю. В нем какая-то неуловимая прелесть есть.

      Я хихикнула и добавила:

      – Но самое главное, я в этом зеркале просто неотразима!

      – Ну, если ты в нем красавица, тогда ладно, берем. А во втором ты тоже красавица

      будешь?

      – Да нет, – засмеялась я. – Оно для тебя!

      Не успела я и слова вымолвить, как злосчастное зеркало, словно вырвавшись из рук, с оглушительным звоном рассыпалось мириадами осколков. Ужас парализовал меня посреди магазина. В одно мгновение мир словно выцвел, оставив лишь блеклую белизну: и лицо, и пальто, и сумка – все поглотила бесцветная пустота. Я ощутила, как превращаюсь в застывшую ледяную статую, белую глыбу посреди обесцвеченного мира.

      "Не переживайте, мы сейчас все уберем. Вы же разбили не дома, а в магазине, так что никакой беды нет".

      Разбитое зеркало – к несчастью. Этот суеверный шепот веками передается из уст в уста, пуская корни в нелепые страхи. Говорят, первые зеркала, рожденные в венецианских мастерских XV века, стоили целое состояние. Чтобы уберечь драгоценное стекло от неловких рук слуг, хозяева и придумали грозное пророчество. О Венеции я не знала, но от бабушки слышала: разбить зеркало – накликать беду.

      Топот сапог. Немцы! – листок.

      Грохот желёз.

      7 октября 1941 года – день, над Таганрогом нависла тень: немецкие танки, словно железные хищники, разорвав оборону, ворвались в город. И вот она, Венеция и бабушка со своими приметами.

      Я работала в школе, бывшей гимназии, где когда-то юный Антон Чехов постигал азы словесности, и меня терзала лишь одна мысль: спасти его бессмертные творения от грядущего пожара. Каждый день, словно крадучись у судьбы, я выносила по книге, пряча их под рассохшимися половицами старого дома. На тихой, еще не тронутой войной улице Гарибальди, я приподняла две доски, и в тайник легли «Черный монах» и «Человек в футляре». В тот же миг к дому подкатил мотоцикл, грубый удар в дверь – и на пороге возник немецкий солдат. Оттолкнув меня, он коротко бросил, что отныне будет жить здесь. Мы с сестрой ютились во флигеле, словно загнанные в угол птицы, трепещущие в предчувствии беды. Оккупанты, солдаты вермахта и их приспешники, установили в городе режим звериной жестокости. Бесконечные обыски, грабежи, изъятие личного имущества стали повседневной реальностью. В гимназии, где некогда звучал звонкий смех чеховских героев, теперь расположилось гестапо, сеющее страх и смерть.

      Немец обосновался в нашем доме, а мы с сестрой – в тесной каморке флигеля, словно мыши, забившиеся в нору. Враги методично обирали жителей, выгребая ценности, теплую одежду, белье, одеяла,