Тьма в глубине. Александр Оним

невмоготу.

      Работа на судне – не мечта, а убежище. Здесь есть только небо, волны, и восемь парней, которые не задают лишних вопросов.

      – Ты новенький? – раздался хриплый голос позади.

      Я оборачиваюсь. Высокий мужчина, сутулый, от куртки, сильно пахнет дизелем.

      – Да.

      – Капитан «Тихого прибоя», – сообщил он мне. Попросил звать себя просто – Иваныч.

      – Залезай, – кивает он. – Скоро отплываем.

      Я поднимаюсь по трапу и перехожу черту. На корме пахнет рыбой и маслом. Над головой – небо без солнца, и ворон на мачте. Кричит, когда я прохожу мимо. Плохой знак?

      На судне мне отвели узкую койку в общей каюте. Рядом спит Мишка, механик лет сорока, с лицом, как у бульдога – лицо в шрамах, а руки в пятнах от ожогов. Он не особо разговорчив.

      – Тебя как звать? – спросил он, когда я раскладывал вещи.

      – Лёха.

      – Угу. Не лезь в моторный отсек без меня. И в холодильник с рыбой – тоже.

      – Хорошо.

      – И не болтай с Жекой. У него… крыша едет. Иногда. Но руки золотые. Починит что угодно.

      Внизу я чувствую слабую вибрацию – включаются дизеля. Судно оживает, как большое уставшее животное. Идём в северные воды, куда обычные рыбаки стараются не соваться – туда, где «от рыбы рвутся сети».

      Нас девять. Кроме меня, Иваныча, Мишки и Жени есть ещё повар – старик с вечно дрожащими руками, его все так и звали – Старик. Еще несколько матросов – молчаливых, с пустыми глазами. Имен которых я не запомнил. Один – по прозвищу Краб – каждое утро делает зарядку прямо на палубе, босиком, в одном тельняшке. Кто-то смеётся над ним, но тихо, за спиной.

      Первые дни, путь проходит в тумане. Я работаю на палубе – драю палубу, помогаю с сетями, таскаю ящики. Никто не говорит о погоде. Никто не говорит вообще ничего лишнего. Кажется, будто все здесь просто ждут – когда рейс закончится, когда вернутся домой, когда море отпустит.

      Иногда мы молчим по несколько часов. Тогда слышен только ветер, гул двигателей и скрежет металла, когда сеть поднимается с глубины.

      На пятый день начался дождь, и не прекращался. Палуба стала скользкой, трюм – влажным и вонял гнилью. Мишка пошёл чинить генератор и вернулся злой, с окровавленным пальцем.

      – Что случилось?

      – Да шестерёнка, мать её… – отмахнулся он, и ни с того ни с сего стал рассказывать – Приснилось мне вчера – будто мы уже мёртвые все. Сидим в каюте, улыбаемся, и глаз у нас нет. Ни у кого. Просыпаюсь – а в трюме что-то шуршит.

      Он нервно усмехнулся. Достал из кармана фляжку, выпил из нее и лег спать. Я лёг тоже, но не уснул.

      Мне начинает казаться, что сны здесь – это не сны. Иногда среди ночи я слышу, как кто-то ходит по коридору. Медленно, тяжело. Я открываю глаза – темнота. И шум прекращается. Как будто тот, кто ходит, узнал, что я проснулся.

      Вчера я видел, как Женя стоял у окна кают-компании и смотрел в темноту. Просто стоял. Не шевелился. Я прошёл мимо, окликнул его. Он не ответил. Чуть позже, когда я заглянул туда – там никого не было.

      Иногда мне кажется, что я что-то слышу под нами. Не вода. Что-то… другое. Как будто внутри корпуса кто-то шепчет. Или скребётся.

      Но я молчу. Потому что лучше не знать ответы, которых не ищешь.

      Когда мы пересекли линию шельфа, Иваныч сказал:

      – Дальше – нейтральные воды. Связи не будет. Спутники здесь не ловят. Если что – только аварийный радиобуй. Но не трогайте его без моей команды.

      – Почему? – спросил кто-то.

      – Потому что! Много будешь знать – мало будешь спать.

      Все замолчали. Старик заворчал. Женя хмыкнул, будто в этом был смысл, и ушёл к себе в каюту.

      В ту ночь я впервые почувствовал, что нахожусь не просто вдали от берега. Я почувствовал, будто мир, к которому я привык, остался по ту сторону горизонта. А здесь – другое. Настоящее. Старое. Глубокое.

      Я заснул под гул машин и плеск волн. Последнее, что помню – как кто-то прошёл мимо моей койки. Я не открыл глаза. Слишком устал.

      Я проснулся не то от звона не то от щелчка. Не громкого – металлического, как будто кто-то уронил крючок или зацепил цепь.

      Было темно. Лишь слабое дрожание света от сигнального фонаря за окном делало силуэты в каюте похожими на декорации к дешёвому фильму ужасов.

      Повернулся – Мишка спал. Ровное дыхание, плечо, торчащее из-под одеяла.

      Но что-то не так.

      Тишина.

      На судне всегда есть звуки – гул мотора, поскрипывание корпуса, шаги наверху. А сейчас – ничего. Ни вибрации, ни плеска, ни разговоров.

      Я сел на койке и подождал. Минуту. Две.

      В ушах звенело от тишины, как будто кто-то выключил звук реальности.

      Я встал, осторожно ступая босыми ногами по прохладному полу.

      Вышел из каюты в коридор. Там пахло железом