Иссечение. Алексей Куксинский

определённого.

      ‒ Очень интересно, да-да, определённо, нам подходит, ‒ бормотал он, стягивая на плечах узкий халат (и где только старшая медсестра нашла такой маленький?) Муравицкий вёл московских гостей в следующую палату, возле двери Демьян Ильич сжимал челюсти и делал быстрый шаг, вращая головой по сторонам. Не найдя того, что искал, он обмякал и становился безразличным, пока они не выходили в коридор.

      ‒ Быть может, достаточно? ‒ осторожно спросил Муравицкий, когда они обошли уже больше половины палат.

      ‒ Я должен посмотреть всех, ‒ сказал Демьян Ильич, недобро глядя из-под насупленных бровей.

      Сам Муравицкий уже устал от череды скорбных лиц, серых, коротко стриженых черепов, скрюченных рук и бессмысленных взглядов. В его больнице содержались пациенты, не представляющие опасности для общества, но без малейшей надежды на выздоровление, много бывших солдат, перенесших ранение в голову или тяжёлую контузию. Впрочем, солдаты Демьяна Ильича не интересовали, это Муравицкий понял почти сразу.

      В следующей палате взгляд московского врача остановился на пациенте, сидящем на койке у окна. Демьян Ильич сделал три быстрых шага, а потом, словно опомнившись, искоса посмотрел на Муравицкого, но тот сделал вид, что ничего не заметил, говоря что-то незначительное одному из спутников.

      ‒ А этот? ‒ спросил Демьян Ильич, медленно подходя ближе к окну и не обращая внимания на других пациентов в палате. ‒ Давно у вас? Каков диагноз?

      Муравицкий не знал, с чего начать. Пациент, сидящий на койке и пустыми глазами глядящий в окно, был в больнице с самого начала, ещё до Муравицкого, но не имел ни документов, ни имени, ни истории. Партизаны нашли его в окрестном лесу, бессмысленно бродящим между деревьев, среди брошенных отступающими немцами автомобильных прицепов и телег. Хотели сразу пристрелить, как немецкого шпиона, но увидев, что человек явно не в себе, добродушно улыбается направленному на него дулу винтовки, сдали в полевой госпиталь, разместившийся в корпусах старой польской больницы. Потом в корпусах лечебницы организовали психиатрическую больницу, а безымянный пациент остался, заняв койку в одной из палат.

      Его случай ставил Муравицкого в тупик. Пациент отказывался говорить, но русский язык понимал, а когда с ним пытались говорить по-немецки, сжимался в комок и прикрывал голову руками. Часто впадал в кататонический ступор, или, сев по-турецки на пол, мог часами напролёт раскачиваться, как метроном.

      Муравицкий рассказывал всё-это Демьяну Ильичу, а больной, наконец-то заметив их присутствие, начал медленно поворачиваться на постели, серое солдатское одеяло сползло на пол. Демьян Ильич нагнулся, всматриваясь в большие, но лишённые осмысленности глаза шизофреника. И тут на глазах Муравицкого произошло чудо ‒ пациент несколько раз моргнул, вытянул правую руку и ткнул указательным пальцем почти в лицо Демьяну Ильичу, грязный ноготь замер в сантиметрах от носа врача. Больной замычал, натужно и глухо, как перегруженный электродвигатель. Рукав пополз по худой руке, обнажив синюю