Иссечение. Алексей Куксинский

на Ильича с каждым глотком убывает коньяк. Если бы тот только мог знать, каких усилий стоило достать в этой глухомани настоящий армянский «Арарат» ещё довоенного разлива. В бутылке оставалось меньше половины, а до полуночи было ещё далеко. Муравицкий перевёл взгляд на лицо своего гостя. Демьян Ильич отставил рюмку на широкий подоконник и задумчиво смотрел в окно, на старый тенистый парк, скрытый темнотой. Старый врач в свете электрической лампы выглядел настоящим русским интеллигентом, выходцем из прошлого столетия, с крупным крутым лбом мыслителя и окладистой, ещё не полностью седой, несмотря на почтенный уже возраст обладателя, бородой. Если бы Муравицкий мог нарисовать портрет Демьяна Ильича, то этот рисунок можно было бы повесить на стену кабинета среди портретов Бехтерева, Лазурского и Чечотта. Кстати, портреты – это первое, что одобрительно отметил Демьян Ильич при входе в кабинет Муравицкого, одобрительно заворчал, что имел честь быть знакомым со всеми тремя выдающимися учёными. Муравицкий промолчал, что он привёз с собой только портреты Бехтерева и Лазурского, а Чечотт принадлежал прежнему хозяину кабинета, безымянному польскому врачу.

      Молчать и умалчивать, вот чему я хорошо научился за последние три года, подумал Муравицкий, а Демьян Ильич, позабыв о коньяке, смотрел за окно, на липы и каштаны, высаженные ещё в прошлом веке. Видимо, затянувшееся молчание нисколько его не тяготило. Муравицкий размышлял о конъюнктуре слова и молчания, думал, что промолчи он в нужный момент, и не довелось бы ему оказаться главным врачом этой крупной, но захолустной больницы. С другой стороны, если бы его неосторожные слова были бы произнесены лет семь назад, даже должность фельдшера в лагерной больничке показалась бы ему заманчивой. Он должен быть благодарен, говорили ему, ведь он сохранил не только свободу, но и возможность заниматься любимым делом, пусть и вдалеке от научных центров.

      Когда Муравицкий узнал, что в его больницу едет из Москвы, из института нейрохирургии какой-то высокий медицинский чин, он был сильно удивлён, недоверчиво рассматривая жёлтый бланк телеграммы с криво наклеенными полосками слов. В его больнице не было оборудования для нейрохирургических операций, и сама больница была обычной психиатрической лечебницей, каких много было создано после войны для лечения нуждающихся в психиатрической помощи, количество которых после войны многократно увеличилось по сравнению с довоенным временем.

      О цели поездки в телеграмме ничего сказано не было, и Муравицкому оставалось только гадать, что же это за испытание, которое ему в очередной раз подбрасывает судьба. Времени до прибытия комиссии оставалось меньше суток, и Муравицкому пришлось подсуетиться, чтобы встретить москвичей достойно. Время прибытия в телеграмме было указано позднее, и встречать высоких гостей на станцию, до которой было десять километров, на больничном автобусе отправился сам Муравицкий.

      Комиссия – одно название, на слабо освещённом перроне станции стояли всего три человека в военной форме, на плечах одного, бородатого и пожилого, тускло блеснули полковничьи звёзды. Несмотря на звание, приветствие было сугубо штатским.

      – Демьян Ильич, – сказал бородатый, крепко пожимая Муравицкому руку.

      Уже в трясущемся автобусе, раскинувшись на обтянутых красным дерматином сиденьях, Демьян Ильич кивнул на кобуру, висящую на боку у Муравицкого:

      – Неспокойно тут у вас?

      – Бывает, – сказал Муравицкий, – то «чёрные коты», то «лесные братья». Тут по лесам много всяких после войны пооставалось.

      Автобус на крутом повороте резко накренился, привычный Муравицкий успел подобраться, а Демьян Ильич, качнувшись могучим телом, едва не спихнул его в проход.

      – А вас сюда что привело? – спросил Муравицкий, сочтя момент удачным. – В телеграмме об этом не было ни слова.

      За окном, освещённые только светом фар, плясали деревья, кобура больно упиралась Муравицкому в бедро.

      – Вы слышали что-нибудь о лоботомии? – перекрывая шум мотора, спросил Демьян Ильич.

      Муравицкий несколько раз кивнул, чтобы мотание головы не было принято за раскачивание автобуса.

      Оказалось, Демьян Ильич прибыл отбирать пациентов с шизофренией для эксперимента в области психохирургии. Данный эксперимент должен устранить отставание советской науки от буржуазной, ведь в Европе и США лоботомия практикуется уже больше десяти лет, а в СССР по разным причинам операции носят единичный характер.

      Незаданный вопрос застыл у Муравицкого на языке. А неужели было нужно ехать в такую даль, ведь и гораздо ближе к Москве набрать пациентов с нужным диагнозом не представляло никакого труда. Опыт и осторожность, напомнил себе Муравицкий, придав своему лицу заинтересованное выражение. Демьян Ильич говорил, одновременно глядя в окно, словно пытаясь в темноте разобрать что-то знакомое. Теперь они ехали сквозь сплошной лес, самый опасный участок. Водитель прибавил газу, мотор заревел сильнее. Если что-то и случится, то в следующие полтора километра. Демьян Ильич, почувствовав, как напрягся Муравицкий, замолчал. Теперь многое зависело от мастерства водителя, его реакции, хотя, если дорогу перегородят бревном, никакая реакция не спасёт.

      Всё